Главы для «Сромань-сам!»

Да страшно, но хотя бы понятно было, потому что потом директор школы построил всех учеников их села и рассказал, что председатель Михальчук ещё в Гражданскую войну, которая совсем давно была, ещё до рождения Юли, когда служил в Конной Армии товарища Будённого, завербовался в разведку имперлизма и им тоже стал служить, как последний враг народа.

А через день, во время урока истории, директор зашёл в Юлин класс и сказал всем открыть учебники на странице с маршалом Тухачевским, взять ручки и закалякать его портрет чернилами, потому что он тоже агент и враг.

И опять стало страшно, хотя уже и понятно… Но потом перья ручек, одно за другим, зацокали в донышки чернильниц…

Однако председатель Михальчук не последним врагом в их селе оказался и через месяц опять приезжала машина из города и забрала Петра Ивановича, директора школы, тоже.

Тогда директором стала молодая учительница начальных классов, Софья Онисимовна.

Она не говорила кого-нибудь калякать, а только сказала всю историю вынести во двор, потому что слишком много врагов развелося.

Опять стало страшно. Понятно, но страшно.

Там сделали костёр, не такой высокий, как на Ивана Купала, и через него никто не прыгал, потому что же день вокруг.

Софье Онисимовне дым зашёл в глаза, она тёрла их платком и говорила, что это ничего и что в будущий год привезут новые учебники истории.

Но в будущий год уже была война и сделала всё совсем непонятным и страшным.

Наши так быстро отступили, что Юрка не успели забрать в бронетанковое училище.

А Немцы в село даже и не зашли, они проехали мимо – в город.

В лесу остались наши, двое с ружьями, а у одного автомат. Они вовремя отступить не успели и начали жить там, как партизаны.

Юля слышала в разговорах женщин, что даже землянку в лесу выкопали для житья, только никто не знает где.

Партизаны голодные были, ходили по сёлам и просили соль, муку. У тётки Мотри один раз они выпросили подсвинка за наручные часы. Зачем ей часы? Но взяла, и подсвинка дала – она добрая…

Но в другой раз тётка Мотря была не дома и они втащили Ганю в сарай, а там снасильничали. Втроём.

Юрко на дальнем поле картошку копал, а когда вечером прибежал в хату Гани, та сидела как неживая. Мать её накричала на Юрка, из хаты выгнала.

Он наутро своего Джульбарса взял, с чёрной мордой, которого завёл когда хотел пограничником Коцюбой стать, ещё до бронетанкового, и – в лес ушёл.

Вернулся через два дня с автоматом и с мешком. Джульбарса возле хаты привязал и пошёл Ганю проведать. Она как раз во дворе сидела.

Он когда из мешка три головы высыпал, Ганя страшно закричала, упала на землю и плачет, плачет.

Юрко над ней встал и спрашивает: «Эти?» А она ж только плачет, лицом в землю.

Наклонился он, за волосы от земли оторвал: «Эти?»

Она глянула и покивала, молча. Та и больше уже не плакала.

Он те головы у мешок, как вилки капусты, поскладывал, на плечо закинул и – ушёл со двора.

А Ганя в ту ночь в том сарае повесилась…

Очень страшно с тех пор Юле и совсем ничего не понятно. Теперь нет уже наших, нет ваших и кто угодно снасильничать может в сарае, который Юрко потом спалил. Молча.

Такого любить не получается, кто так тяжко, так страшно молчит. Постоянно.

Его все боятся, даже Немцы, что приезжали выдать ему белую повязку Schutzmann, потому что же не понять что у человека в голове, если молчит постоянно.

И чёрных кудрей на голове не осталось, а только короткие волосы, совсем белые от седины. Лицом чёрный стал, будто пламенем опалился или копоть въелась от сарая сожжённого. Молча.

Он даже с отцом не говорит, которого Немцы из-за него старостой села назначили.

Вот с тех пор дядька Митяй и запил. Беспробудно.

– Ння! Пшол, Мухортый! Мать твою!.

* * *

Пазлик #8: Неприятие Поведения

эпиграф:

«ну ладна – проехали!»

(бормотнул паровоз Анне Карениной)

Если бы киты могли дотягиваться ластой до ласты, они бы тоже стали венцом природы, потому что скелет их ласты не сразу отличишь от кисти человека, до того изумительно совпадают—один к одному—по своему строению, то есть, если в размеры не вникать.

Однако вот не достают заразы, по причине удалённости расположения одной ласты от второй, в остальном сложении скелета. Поэтому киты лишены возможности развить в себе умение забивать косяк. Не дотягиваются, ни правая до левой, ни наоборот. И, несмотря на подходящую структуру в ласте, киты всю жизнь вынуждены перебиваться на планктоне. Что, кстати, жаль – могли бы стать человеку братьями по разуму…