Глаз бури

И он размышлял, кто же его разбавил, у кого туго с деньгами: сенешаль или сам принц, и все-таки это было лучше, чем ничего, и могло сослужить хорошую службу его ноющим суставам. Когда он опорожнил кубок, паж вышел вперед и наполнил его снова. Подходили еще люди, некоторые тихо переговаривались между собой, другие холодно оглядывали тех, кто уже прибыл. Появился очень, очень старый человек в церковном облачении, поддерживаемый молодым священником, и начал расставлять на столе рядом с местом Джошуа различные блестящие предметы. Выражение его лица свидетельствовало о дурном характере. Молодой священник усадил его в кресло, потом наклонился и шепнул ему что-то на ухо. Старший ответил что-то, по-видимому с сомнительной вежливостью, потому что священник возвел страдающий взгляд к балкам крыши и удалился.

— Это Ликтор? — тихонько спросил Саймон.

Бинабик покачал головой:

— Нахожу сомнительным, что глава всей эйдонитской церкви может оказаться в этом месте, которое есть логово опального принца. Скорее предположу, что это Анодис, епископ Наглимунда.

Пока Бинабик говорил, вошла последняя группа людей, и тролль оборвал сам себя, чтобы наблюдать за ними. Большинство вновь прибывших с заплетенными в тонкие косички волосами были одеты в белые камзолы Эрнистира. Их лидер — сильный, мускулистый молодой человек с длинными темными усами — разговаривал с каким-то южанином, выглядевшим слегка старше эрнистирийца. Этот, с тщательно завитыми волосам, в камзоле нежнейших оттенков верескового и голубого, был так изысканно одет, что, как показалось Саймону, произвел бы впечатление даже на Сангфугола. Старые солдаты, сидевшие вокруг стола, открыто посмеивались над франтоватостью его костюма.

— А эти? — спросил Саймон. — А эти, в белом, с золотом вокруг шеи? Эрнистирийцы, да?

— С несомненностью. Принц Гвитин и с ним его люди. Принц разговаривает, если не будет ошибки у меня, с бароном Дивисаллисом из Наббана. О нем говаривают как о человеке с острым умом, который слишком очень много думает о собственной одежде. К тому же отважный боец, так рассказывали мне.

— Откуда ты все это знаешь, Бинабик? — спросил Саймон, возвращаясь от эрнистирийцев к своему другу. — Ты подслушивал у замочной скважины?

Тролль надменно выпрямился.

— Я не всегда проживал на вершине гор! — сказал он. — Кроме того, я имел беседование со Стренгьярдом и много других информационных средств, пока ты тепло согревал свою постель.

— Что?! — голос Саймона прозвучал гораздо громче, чем он рассчитывал; он понял, что по меньшей мере слегка пьян. Несколько сидевших рядом с любопытством обернулись к нему. Саймон наклонился, чтобы продолжить защищаться более тихим голосом.

— Я был… — начал он, но тут по всему залу задвигались стулья: люди вскакивали с мест. Саймон поднял глаза и увидел, что в дальнем конце зала появилась стройная фигура принца Джошуа в одежде его обычных серых тонов. Он спокойно, без улыбки оглядел зал. Единственным признаком его сана был серебряный обруч на лбу.

Джошуа приветственно кивнул собравшимся и Сел; остальные быстро последовали его примеру. Пажи вышли вперед, разливая вино по кубкам, старый епископ, сидевший по левую руку от принца (по правую руку сидел эрнистирийский Гвитин), поднялся со своего места.

— Теперь прошу вас, — голос епископа звучал кисло, как у человека, который делает одолжение, но заранее знает, что ни к чему хорошему это не приведет, — склоните головы, и мы испросим благословение Узириса Эйдона этому совету и всем, кто собрался здесь, — говоря так, он поднял перед собой прекрасное древо литого золота, украшенное синими каменьями.

— Ты, кто принадлежал нашему миру,
Но не был полностью нашей плоти,
Услышь нас.
Ты, кто был Человеком,
Но чей Отец человеком не был,
А был Богом живым,
Дай нам поддержку и утешение.
Будь покровителем этого стола
И тех, кто сидит здесь,
И возложи руку на плечо того,
Кто потерян и ищет.

Старик перевел дыхание и огляделся. Саймон, вытянувший шею, чтобы лучше видеть, раскрыв рот так, что касался подбородком груди, подумал, что у епископа такой вид, как будто ему хочется схватить свое усыпанное драгоценностями древо и размозжить головы всем присутствующим.

— А также, — поспешно закончил епископ, — прости всякую тщеславную глупость, которая может быть произнесена здесь. Все мы — Твои дети.

Старик покачнулся и сел в кресло. За столом поднялся гул — все разом заговорили.

— Тебе бы приходило в голову, друг Саймон, что старый епископ не очень в восторге оттого, что он среди всех этих?

Джошуа встал: