Глаз бури

Что-то сильное ударило его сбоку по голове, так что он пошатнулся. Он услышал, как Сангфугол стонет от боли, пытаясь подтянуть его за локоть. На какой-то миг рыцарю показалось, что лучше просто лечь на землю и не вставать.

— Милостивый Эйдон, дай мне покой, — услышал он слова собственной молитвы. — В руках Твоих я буду почивать, на груди Твоей я обрету мир.

Но Сангфугол все тянул его. Оглушенный, раздраженный, он снова, спотыкаясь, встал на ноги и увидел над собой россыпь звезд, мерцающих сквозь кроны деревьев.

Не хватает света, чтобы видеть под горой, подумал он и заметил, что снова бежит. Но как ни бежал он, а продвигались они с Сангфуголом крайне медленно: темное пятно на горе, казалось, совсем не приближалось. Он опустил голову и стал следить за своими ногами — неясными тенеподобными предметами, скользящими на липкой грязи старого русла.

Голова. Опять пострадала голова…

В следующее мгновение он нырнул в темноту так неожиданно, как будто кто-то накинул ему на голову мешок. Он почувствовал, как еще какие-то руки подхватили его под локоть и толкают вперед. Голова его стала странно легкой и пустой.

— Вон факел, впереди, — сказал кто-то рядом.

Голос похож на голос Джошуа, подумал Деорнот. Он тоже в мешке, что ли?

Он проковылял еще несколько шагов и увидел впереди свет. Он глянул вниз, пытаясь все это осознать. Айнскалдир сидел на земле, прислонясь к каменной стене, которая изгибалась вверх. Риммерсман держал в руке факел. На бороде его бьша кровь.

— Возьмите, — сказал он, ни к кому в частности не обращаясь. — У меня… стрела в… спине, не могу… дышать. — Он медленно повалился на землю к ногам Джошуа. Это выглядело так нелепо, что Деорнот попытался засмеяться, но не смог. Чувство пустоты охватывало его все сильнее. Он наклонился, чтобы помочь Аинскалдиру, но вместо этого очутился в глубокой черной дыре.

— Да поможет нам Узирис! Посмотрите на голову Деорнота!.. — закричал кто-то. Он не узнал голоса и не понял, о ком речь… Потом темнота вернулась, и стало трудно думать. Дыра, в которую он провалился, оказалась действительно очень темной.

* * *

Рейчел Дракон, главная горничная в Хейхолте, поправила кипу мокрого белья на плечах, пытаясь найти равновесие, чтобы не чересчур нагружать свою больную спину. Все было, конечно, бесполезно: боль не пройдет, пока Господь не заберет ее к себе на небеса.

Рейчел совсем не чувствовала себя Драконом. Девушки-горничные, которые так ее прозвали в те далекие времена, когда сила ее воли была единственным, что удерживало Хейхолт от упадка и запустения, теперь не узнали бы ее в этой согбенной, вечно стонущей старухе. Она сама себе удивлялась. Случайно увиденное однажды утром в серебряном подносе отражение показало ей изможденную старую каргу с темными кругами под глазами. Давно уже она бросила следить за своей внешностью, но тем не менее перемена ее потрясла.

Неужели Саймон умер всего четыре месяца назад? А кажется, прошли годы. Это было как раз в тот день, когда она почувствовала, что теряет власть надо всем. Когда-то она царила над хозяйством Хейхолта как всевластный капитан, и, несмотря на жалобы ее юных подчиненных, которые произносились шепотом, все бывало сделано как надо. Всякого рода бунтарские речи никогда не беспокоили Рейчел, во всяком случае она знала, что жизнь представляет собой бесконечную борьбу с беспорядком и что беспорядок непременно побеждает. Вместо того, чтобы убедить ее в тщетности усилий, осознание этого, однако, только подстегивало стремление Рейчел не поддаваться. Страстная эйдонитская вера ее родителей-северян научила ее, что чем бесполезнее борьба, тем важнее вести ее с полной отдачей. Но часть жизненных сил покинула ее, когда Саймон погиб в полыхающем аду, который бушевал в похоях доктора Моргенса.

Не то чтобы он был послушным и примерным парнем, нет, далеко не так. Саймон был своеволен и своенравен, он был мечтателем, витающим в облаках. Он, однако, оживлял существование Рейчел. Она была бы даже рада снова испытать приступы ярости, до которых он доводил ее, лишь бы он снова был здесь.

Вообще-то просто не верится, что он умер. Но ничто не могло уцелеть в пожаре, охватившем покои доктора Моргенса, когда вспыхнул какой-то из его колдовских составов, — так, по крайней мере, ей сказали эркингарды. Расплавленные обломки и обгоревшие балки убедительно свидетельствовали, что ничто и никто не могли выжить в этой комнате даже несколько мгновений. Но у нее не было ощущения, что он действительно умер. Она ведь была ему почти как мать. Вырастила его, — конечно, не без помощи другой прислуги, — растила с того первого часа, когда мать его скончалась при родах, несмотря на все попытки доктора Моргенса спасти ее. Так ей ли не знать, действительно ли его нет на свете? Она ли неспособна почувствовать последний разрыв пуповины, связывающей ее с этим глупым неотесанным балбесом?

Милостивая Риаппа, думала она, неужели ты, старуха, снова плачешь? У тебя мозги совсем размякли.