Глаз бури

Хотя честная Элен не могла не признать – именно неугомонная Софи всегда была и оставалась источником большинства неловкостей в жизни Элен. Им было по одиннадцать лет, когда во время пикника в саду ловкая Софи пришила суровыми нитками подол платья шестнадцатилетней Мари Оршанской к обивке кресла, на котором та сидела королевой и принимала комплименты поклонников. Когда Мари встала, чтобы опереться на руку своего тогдашнего кавалера, кресло опрокинулось и поволоклось по траве вслед за девушкой, пытавшейся в испуге бежать от непонятного поведения смирной доселе мебели. С Мари случилась истерика. Наскоро проведенное расследование обнаружило в траве, там, где стояло кресло Мари, игольную подушечку Элен и ее же серебряный наперсток с фамильной монограммой Скавронских. Заподозрить кристально добродетельную Элен в подобном проступке было решительно невозможно, и хозяева и гости терялись в догадках. Элен, которая отлично помнила, кто именно просил у нее накануне злополучный наперсток, все поняла, была потрясена коварством подруги и, окончательно побледнев от горя, тихо рыдала в уголке библиотеки. Там ее и отыскала довольная и как всегда взлохмаченная Софи.

– Чего ты ревешь?! – с искренним недоумением спросила она. – На тебя ж никто не подумал! Так я и ждала, так и рассчитала. А здоровская штука получилась, правда? Как оно за ней, а она – от него. Ха-ха-ха! – Софи выразительно расхохоталась и изобразила, как Мари убегала от волочащегося за ней кресла. – Так ей, задаваке, и надо! Не будет в другой раз…

Элен сквозь слезы взглянула на подругу и с невероятным изумлением поняла, что Софи не только не раскаивается в совершенном, но и напротив, рада тому, как все получилось. Тихий и сладкий ужас объял робкую и положительную девочку. Вечером после молитвы она еще раз проанализировала поступок Софи, и со свойственным ей смирением сказала себе, что Божий мир, по-видимому, много больше и разнообразнее, чем она может себе представить.

И вот теперь источником ее положения вроде бы опять является Софи, но ведь настоящая причина все та же – сложность и многоплановость подлунного мира. Туманов – добрый человек или исчадие ада? Софи – сумасбродна или последовательна в своих взглядах и поступках? Вмешательство в ситуацию самой Элен – сообразно или действительно, как считает верный Афанасий, категорически недопустимо для порядочной женщины, жены и матери?

И что же все-таки теперь делать?

Наилучшим выходом было бы, по-видимому, последовать совету Туманова, оставить все как есть и забыть об этом. Но совесть Элен Головниной была настолько чуткой, нежной и нетренированной на разрыв материей, что, будучи один раз потревоженной, она постоянно свербила и ныла, как уже созревший нарыв, и никак не могла допустить подобного развития событий.

В совершенно пустячных и не касающихся к делу разговорах с мужем Элен против своей воли раз за разом возвращалась к одному и тому же, видимо, надеясь, что рано или поздно тревожащее ее дело каким-нибудь образом разрешится само собой. Василия же разговоры на данную тему явно раздражали. Обычно терпимый и даже равнодушный практически к любому жизненному явлению, предлагаемому для обсуждения женой, здесь он начинал кипятиться и высказывался в резкой, несвойственной для себя манере. Элен буквально не узнавала мужа, но ни разу не задала себе вопроса: А что, собственно, с ним происходит? Впрочем, в этом «не вопрошании» была вся Элен.

– Ты знаешь, Васечка, Софи пишет, что прекрасно проводит время с Тумановым, описывает всякие зимние развлечения. Я подумала, может быть, мы мало вывозим детей, не обеспечиваем их развития? Я читала в немецкой книжке по воспитанию, что характер человека и его склонность к познанию мира формируется до пяти лет. Если бы они поглядели, как катаются на заливе на буерах… Может быть, ты смог бы…

– Они еще слишком малы, чтобы таскаться с ними в места публичных развлечений. Гуляют с няней в Таврическом саду и довольно пока.

– Наверное, ты прав, Васечка. Может быть, мне просто самой захотелось. Софи, ты ж знаешь, талантлива в описаниях… А давай как-нибудь вечером сходим на каток? На Мойке есть огороженный от зевак парусиной. Там избранная публика, не стыдно. Помнишь, мы когда-то катались с тобой?…

– На каток?! Элен, что случилось?… Я удивлен. Это твоя Софи, должно быть, так на тебя влияет. Не забывай, она – девица, да и к тому же престранного, как ни говори, поведения. Я понимаю, вы выросли вместе, дружили, ты ее всегда выгораживаешь, но теперь… Я знаю от Мирона, что в мое отсутствие у тебя в гостях вместе с Софи была эта сумасшедшая кошка – Камышева, которая проводит время, распространяя безумные прокламации среди спившегося фабричного быдла (приличные рабочие выбрасывают их, не читая), и вот-вот попадет в крепость за изготовление бомб или чего-то подобного. Может быть, настало все-таки время держаться другого, более подходящего для тебя общества?