Глаз бури

– А шляпниц нарядим весталками, которые, как известно, были девственницами! – подхватила Софи.

Туманов ненадолго смутился, а Софи неожиданно на это его смущение разозлилась. Видимо, по его взглядам, порядочная девица Софи либо не должна была знать о существовании «шляпной мастерской» (а как же тогда организованный самим Тумановым визит Грушеньки?), либо уж, все зная, не смела говорить об этом вслух.

– Наплевать на то! – вслух сказала Софи.

– На что наплевать? – изумился Туманов.

– На все! – отрезала Софи.

Туманов не знал, что на это сказать, тяжело мрачнел на глазах, и взглядом, уже знакомым Софи, искал спасительную бутылку. Бутылки не было.

– И как же ты так живешь, милая… а?

– Да вот так и живу, – буркнула сквозь зубы Лаура, отворачиваясь.

Хотя полагалось бы сказать что-нибудь жалостливое, улыбнуться умильно, возвести к небу голубые глазки. Лаура это умела; причем – искренне, практически не притворяясь. Ей ведь и впрямь очень жалко бывало себя, и маменьку, и братиков. И к этим разнообразным господам, что делили с нею темно-розовое атласное одеяло в маленькой комнатке, тяжело пропахшей лавандой, – почти ко всем – ей нравилось относиться тепло, можно сказать, по-матерински. Бедненькие: дома их толком не ласкают, вот сюда и тянутся. Почти никто из них не бывал ей противен… вот как этот, нынешний.

И вроде что в нем особенного? Обыкновенный мальчишка прыщавый. Сказал, будто студент. Врет небось. Студенты разве такие! Лаура судорожно вздохнула. До недавних пор ей и в голову не приходило сомневаться в том, что студенты – именно такие; вернее – точно такие, как все мужчины, недоласканные, невеликого ума, одержимые страстью доказать свою силу и всяческое превосходство. Что с них взять, кроме денег? Да и тех пока добьешься – измучаешься.

Нет, существовали, конечно, и другие мужчины – в романах, которые Лаура поглощала, когда оставалась одна и превращалась в Грушеньку. Свою тесную комнатку она заливала лавандой, чтобы отбить невыводимый запах пота. Притаскивала из кухни тарелку сладостей – мосье Жак, добрая душа, всегда давал чего захочешь, – усаживалась в кресло, закутавшись в шаль, а зимой, когда бывало холодно, и в то же темно-розовое одеяло. И – давай лихорадочно шелестеть страницами да сыпать, не глядя, в рот засахаренные орешки. Вот так она проглотила нынешней зимой «Сибирскую любовь». Все глаза проплакала из-за Машеньки да Веры. Софи, которая в романе чуть не больше всех пострадала, Грушеньке почему-то жалко не было. Теперь, поглядев на нее живую, она поняла – почему. Такой все нипочем! И Серж ей вовсе не был нужен, и правильно, что он не ей достался. Ах, Серж…

Еще совсем недавно Грушенька, вцепившись пальцами в облезлые подлокотники кресла, мечтала, как жила бы с таким Сержем в самой что ни на есть глухой тайге. Он да она в маленькой избушке, а вокруг снега нетронутые. Как Вера с инженером своим… ох, и как она могла этого страшенного полюбить?! Наверняка и не любила – это она, Софья Павловна, все про нее придумала! Это ей самой такие нравятся – навроде хозяина, господина Туманова!

Перед хозяином Грушенька испытывала тяжелый суеверный страх, переходящий в панику, когда от нее что-то для него требовалось. Слава Богу, последнее случалось не часто. В постели она ему, кажется, не угодила (ясное дело, как угодишь, когда овечьим хвостом трясешься!); убить он ее за это не убил, но и не звал больше. И хорошо, и не надо. Она была вполне довольна жизнью – до самых недавних пор. До того, как съездила с письмецом к Софье Павловне.

– …Неужто ж другого выхода не было?

Лаура со вздохом покосилась на клиента. Юнец, выглядевший лишь немногим старше ее самой, смотрел на нее, сочувственно моргая, зябко кутался в одеяло. И что, в самом деле, пристал? Обычно на эту тему – «как ты, бедная, дошла до жизни такой», – любили беседовать пожилые рыхлые дядьки, которых Лаура про себя называла барсуками. У тех сочувствие выходило натурально и весомо: рублей на пять, а то и на десять, не говоря уж о разных приятных презентах, без каковых уважающий себя барсук и двери к шляпнице не отворял. Этот же, небось, едва-едва наскреб на то, чтобы заплатить Прасковье Тарасовне. Лаура, болезненно морщась, попыталась представить на его месте кого-то другого… нет, нет, только не Григория Павловича, только не здесь! Ее бросило в дрожь.

Боже святый. Вот уж который раз ей казалось, что он, Григорий Павлович… Гриша (сам ведь сказал, чтоб так звала!)… что он – здесь. Входит, смотрит, узнает… Ох! Такое – страшней самого страшного сна.