Глаз бури

– Элен! Элен! Дорогая! – Василий протестующе замахал руками. – Я просто не могу больше слышать этот бред. Да Софи просто врет тебе и ее вполне можно понять! Разумеется, Туманов воспользовался первой же возможностью, и именно на этой основе строится их восхитительная дружба, потому что никакой другой основы у нее просто не может быть, и ты сама это поймешь, если возьмешь на себя труд хоть чуть-чуть подумать. Конечно, Софи хочется одеть эту обыкновеннейшую и пошлейшую историю в романтический флер, что она и делает не без успеха, так как, помимо естественной девичьей склонности к романтизму, обладает еще и литературным даром. Ты же и рада развесить уши… Подлинный драматизм ситуации заключается в том, что все это не дамский французский роман, а обыкновенная жизнь, и вскорости твоя Софи, как и все после встречи с Тумановым, останется совершенно у разбитого корыта, и в дальнейшем не сможет рассчитывать ни на что и ни на кого, даже на Петеньку Безбородко…

– Васечка! – слезы все же выступили на глазах Элен. – Ты говоришь ужасные вещи, и я не хочу тебе верить!

– Это уж как тебе заблагорассудится, дорогая, – Головнин пожал плечами. – Я не поп, насильно заставлять верить не стану. Но вот что скажу: Домогатской я где-то даже сочувствую, но она выбирала сама, а я должен о семье думать. От тебя ждать здравых рассуждений в этом вопросе не приходится, и потому: после всех скандалов я не желаю ее видеть в своем доме…

– Васечка! – закричала Элен, вскакивая. – Что ты говоришь?! Не принимать Софи?!!

– То, что ты услышала! – отрезал Головнин и тоже поднялся. – Если тебе наплевать на себя и на меня, вспомни о том, что у нас – дети. Домогатскую не принимать, это окончательно.

И прежде, чем потрясенная Элен успела еще что-то сказать, Василий Головнин вышел из будуара жены, плотно притворив за собой дверь.

Окончательная близость случилась у них почти что между делом. В один из ненастных, слякотных, не то зимних, не то позднеосенних дней, после длинной прогулки и не менее длинного разговора обо всем, они молча сидели рядом на софе, напротив камина в покоях Туманова. Софи прислонилась затылком к стене и часто моргала глазами, не без оснований опасаясь внезапного и немедленного засыпания. Вытянутые красно-желтые языки пламени походили на тощих, причудливо извивающихся и скалящихся в улыбке арлекинов.

– Михаил, скажи там, чтоб меня к Дуне отвезли, – несколько невнятно попросила девушка. – Я сейчас встану. Прямо вот сию минуту…

– Есть смысл? – несколько напряженно спросил Туманов. – Ты вполне можешь остаться здесь… Я уйду…

– Но ведь все равно скажут…

– Софья! Слушай сюда! Я понимаю, что ты нынче спать хочешь, и вообще не вовремя, но когда-то все одно пришлось… Ты смекаешь ли, что все, у кого хоть чуточки интерес к этому делу есть, уже все промеж себя касательно нас решили? И что мы там теперь будем делать или говорить, уже никакого значения с точки зрения сплетен не имеет?

– Да? – на лице Софи явственно обозначился интерес. – То есть, ты меня уже как бы соблазнил?

Туманов молча кивнул.

– И все здесь, – Софи махнула рукой в сторону выхода из комнаты. – И там, – она указала за окно. – Это знают?

Туманов опять кивнул. Он сидел, опустив голову, не смотрел на Софи и вздрогнул, когда она внезапно расхохоталась.

– Вот ловко-то получилось! Они, значит, все думают, а мы еще и не…Но обычно-то бывает наоборот! Сначала… э-э-э, а потом уж узнают! Ох, Домогатская, вечно у тебя все шиворот-навыворот!

Софи вроде бы искренне веселилась, а Туманов досадливо нахмурился.

– Михаил, ты чего насупился-то? Это, то, что происходит, как-то… как-то задевает твою мужскую гордость? Я слышала, что ты привык к быстрым победам…

– Да не пори ерунды! – оскалился Туманов. – Просто надо ж думать как-то…

– Обо мне? О моей репутации? О том, что скажут о наших отношениях в свете? В игорном доме Туманова?

– Ну хоть так, – вздохнул Туманов.

– Ты плохо меня слушал, Михаил, – вздохнула Софи. – Я все решила со своей репутацией шесть лет назад. Ты помнишь, я рассказывала тебе: я бежала в Сибирь не просто так, а вслед за Сержем Дубравиным, которого я тогда почитала за тайно влюбленного в меня дворянина. К тому же я путешествовала не одна, а вместе с Эженом Рассеном, что еще добавляет пикантности в ситуацию…

– Да, я помню, ты любила его…

– Тогда мне казалось. А теперь уж трудно судить, в конце концов, мне было шестнадцать лет, и я совершенно не знала этого Дубравина…

– Да причем тут Дубравин?! – искренне удивился Туманов. – Ты тогда любила Рассена. Француза, который потом помер… И уж его-то, насколько я понял, ты узнала куда как хорошо. До сих пор то и дело слышу: «Эжен про это говорил, что… Эжен по этому поводу считал так…»