Глаз бури

– Софи! Что ты такое говоришь?! – Петя смешно округлил глаза и поперхнулся молоком.

– Я говорю то, о чем ты – думаешь! – торжествующе сказала Софи, наставив на Пьера указательный палец.

– Ты сошла с ума!

– Возможно, – покладисто кивнула Софи. – Но это же еще упрощает дело, ты согласен? «Она к тому же еще и не в себе…» Видишь, как все хорошо складывается…

– Софи! Ты несешь откровенную чушь и нарочно меня оскорбляешь, чтоб я уехал побыстрее…

– А что ж ты не уезжаешь?

– Я уеду сейчас. Но ты… ты во всем неправа!

– Может быть, может быть, Петя, – Софи устало сгорбилась, положив локти на стол и уперевшись лбом в сжатые кулаки. – Но ты сам виноват – не надо было тебе… Меня больше нет для тебя, Петя. Забудь. Софи Домогатская умерла. Отнеси цветов на ее могилу и забудь. Живи дальше.

– А ты? Ты, Софи?

– Я тоже буду жить. Поверь. Топиться или травиться от горя я вовсе не собираюсь. Но это будет уже какая-то другая, следующая жизнь. Как у индусов… – Софи улыбнулась.

– Я не смогу тебя забыть… – тихо сказал за ее спиной Петя Безбородко.

– Тем хуже для тебя… Нет, для нас обоих, – прошептала Софи.

Студеный ветер распахнул неплотно прикрытую дверь и с размаху шибанул ею об стену. Оба вздрогнули. Где-то далеко, на окраине села завыла собака. Хмурый, напитанный влагой мартовский день быстро катился к своему концу, однако сюрпризы, кем-то запланированные для Софи Домогатской на этот день, еще не окончились.

Вскоре после ухода Пети на заметенной снегом дороге послышался храп лошадей, свист, скрип полозьев, а потом молодецкий оклик:

– Хозяева! Хозяйка! Кто там! Выглянь-ка наружу!

Софи посмотрела в заиндевевшее окно и увидала там явно петербургского лихача в щегольском бежевом тулупе и высокой шапке. В санях примостился кто-то маленький и как будто дрожащий. Неприятные воспоминания царапнули душу Софи. «Неужто решилась?! – подумала она о Груше-Лауре. – Тогда так ей и скажу: сгинь, пропади, нечистая сила!»

Накинув шаль, не торопясь, вышла наружу, в сгущавшиеся сумерки. Прямо к ней, едва не повалившись в ноги, кинулась плачущая фигурка.

– Маняша!! – ахнула Софи, узнав бессменную, еще с девичьих времен горничную Элен. – Как ты… Что с Элен?! Да говори же!!!

– Софья Павловна! Беда! Беда-то какая! – невразумительно рыдала Маняша. – Я тайком к вам приехала. Василий Александрович, если узнают, голову с меня снимут. И барыня не знает, никто! Афанасий меня послал! Все свои деньги, что у него были, за лихача этого отдал…

– Афанасий послал тебя ко мне?! – изумилась Софи. – Да он же с детства меня терпеть не мог! А уж теперь, когда Василий мне от дома отказал…

– Истинно, истинно так! – тараща испуганные глаза, закивала Маняша. – Прямо корчит его от злобы-то. Но барыню он, как пес, любит. Так и сказал мне: езжай, Манька, к той ведьме. Она ту кашу заварила, порчу на леди навела, ей и расхлебывать. А боле никто не сумеет… Ой, да что ж я вам говорю-то! Но это не я, видит Бог, не я! Это он так сказал! Афанасий проклятый, злющий!

– Маняша! – строго сказала Софи. – Разденься, сядь вот сюда и выпей воды вот из этого стакана. Сейчас я вернусь и ты мне все по порядку расскажешь. Будь готова.

Софи вышла в сени, потом на крыльцо.

– Тебе за обратную дорогу заплатили?

Лихач неуверенно кивнул.

– Лошадей жалеешь? Правильно. Ночь уже и метель, кажется, собирается. Распрягай и обиходь их как сумеешь. Вон там сарай есть, пустой. Сам пойдешь вот сюда, в каморку спать, а Маняшу я у себя оставлю. За чаем зайди. До завтра лошади отдохнут, повезешь Маняшу обратно в город.

Софи развернулась и пошла назад в дом, отчего-то ни мгновения не сомневаясь в том, что молодой, наглый мужик станет ее слушать и сделает все именно так, как она велела.

– Что с Элен?

Маняша, всхлипывая и запинаясь, но все же гораздо более связно, чем до того, принялась рассказывать. Софи изредка прерывала ее, задавала уточняющие вопросы. Где-то через четверть часа ей уже было все ясно.

Случилось то, что, исходя из общих соображений, и должно было случиться. Элен Головнина – цельная и стопроцентно порядочная натура, не могла долго находиться в раздвоенном состоянии, в которое ее повергли сначала векселя мужа, полученные от Туманова, а после отлучение от дома лучшей подруги Софи и тайные встречи с ней. Отказаться от чего-то одного (читай: от уважения к мужу или от дружбы с Домогатской) и тем восстановить цельность своего мира, Элен попросту не могла. Сделав это, она перестала бы уважать себя самое. В результате от неразрешимых противоречий бедная женщина слегла в тяжелейшей нервной горячке, и теперь врачи, совершенно не понимающие причину внезапной болезни, опасаются за ее жизнь…

– Детки, детки-то сиротками останутся! – снова зарыдала Маняша.

– Цыц! Типун тебе на язык! – прикрикнула Софи на глупую девку.