Глаз бури

…Не повторяй мне имя той,
Которой память – мука жизни,
Как на чужбине песнь отчизны
Изгнаннику земли родной.

Не воскрешай, не воскрешай

Меня забывшие напасти,
Дай отдохнуть тревогам страсти
И ран живых не раздражай.

Иль нет! Сорви покров долой!..

Мне легче горя своеволье,
Чем ложное хладнокровье,
Чем мой обманчивый покой.

Закончив, они не обернулись друг к другу и не сказали ни слова, но так насыщенно было это молчание, обрамленное голубым ветреным небом и ароматом цветущих деревьев, что Дуня, еще помедлив, пошла назад к поселку, отказавшись от встречи, ради которой она пожертвовала нечастым выходным днем и проехала немало верст.

– Ты не успел приехать, и уезжаешь снова, – Софи стояла рядом с Тумановым и смотрела на него снизу вверх. Достаточно было протянуть руку, чтобы дотронуться до ее волос, плеча, кончика тонкого носа. Михаил не решался этого сделать. Ему казалось, что, протянув руку, он встретит пустоту. И тогда нельзя больше будет обманывать себя.

– В этот раз недалеко и ненадолго. Волхов… Ты понимаешь, здесь есть множество неиспользованных возможностей. Иосиф рассказывал мне, что в древности Волхов был едва ли не главной транспортной дорогой северо-запада, а теперь… А хочешь, поедем со мной, увидишь все своими глазами? Занятий в школе у тебя нет. Возьмем хорошую коляску, будем останавливаться в трактирах или прямо в деревнях, пить квас и пиво, спать на сенниках… Хочешь?

– Михаил, окстись! Что скажет на твои планы Лукьянов?

– Плевать на Лукьянова!

– Нет уж! Если ты хочешь делать дела – делай их без меня. Я не умею быть незаметной, ты это знаешь. Вспомни хоть ткацкую фабрику. Я буду во все лезть, и вам только мешать. А вот после, когда ты, наконец, все закончишь… Ты уже воспользовался тем списком, который дал тебе Константин?

– Я поручил это Измайлову. Он сейчас разбирается… Да, конечно, ты права, – погас Туманов. – А что ты будешь делать? И где?

– С твоего позволения, я останусь здесь, в Доме Туманова. Ты не против?

– Нет, конечно. Но почему?

– Мне хочется поработать, а тут просто некому меня беспокоить. И всегда, если пожелается, можно поболтать с Иннокентием Порфирьевичем или с Иосифом. Здесь спокойней, потому что здешний люд принимает меня такой, какая я есть. Я… я никому не должна объяснять, что я такое, и почему не делаю этого или того. Я только теперь поняла, почему ты жил и живешь тут…

– Хорошо, – кивнул Михаил. – Ты будешь работать и ждать меня здесь. Это мне нравится.

Дозорный зафиксировал вспыхнувший пожар в 10 часов вечера с минутами. Стояла белая, но сумрачная из-за налетевших с Ладоги туч ночь, и уже после подачи сигнала колоколом небольшое время ушло на колебания: вывешивать черные шары, как положено в дневное время, или зажигать фонари. Решилось в пользу ночного времени, и на пожарной каланче Петровской части вывесили три фонаря.

Внизу уже кипела деловая, серьезная суета. Все в службе было приспособлено к скорейшему выезду: хомуты висели на цепях у дышел, приученные возбужденные кони сами вдевали головы в хомуты, и достаточно было небольших их усилий, чтоб хомуты сами снимались с пружинного крючка. Мгновенно закладывались постромки. Спустя пять минут после получения сигнала команда уже выезжала. Пожарные вскакивали в повозки едва ли не на ходу, каждый на строго определенное место, по пути натягивая толстые серые куртки и порты.

Обоз с грохотом и звоном мчался по улицам, как всегда привлекая ошеломленное внимание прохожих. Впереди ехал на верховой лошади пожарный-«скачок», который непрерывно трубил, чтобы давали дорогу пожарным. За «скачком», горячась и закусывая удила, неслась квадрига – четверка гнедых могучих лошадей с развевающимися гривами, запряженная в в выкрашенную в ярко-красный цвет линейку. На длинной повозке с продольными скамьями спина к спине сидели пожарные в сверкающих касках. Под скамьями лежали багры, лестницы и другие пожарные приспособления. Впереди, на козлах сидел кучер-пожарный, а рядом с ним стоял трубач, который попеременно трубил и звонил в колокол. За ними размещался богатырского роста брандмейстер в зеленом офицерском сюртуке. Каска на его голове была посеребренной. Около козел возвышалось древко с развевающимся пожарным знаменем красного цвета с золотой бахромой, кистями и эмблемой Петровской пожарной части.