Глаз бури

Теперь Элен пыталась развлечь подруг миндальными пирожными и светскими новостями. Ее мелодичный голос и не слишком острый, но последовательный и наблюдательный ум делали забавными и милыми даже грязноватые петербургские сплетни. Софи слушала охотно, и по своей всегдашней привычке коротко записывала что-то в маленький блокнот.

Оля морщилась все сильнее и в конце концов прервала хозяйку.

– Да полно, Элен, – сказала она. – Будет об этих бездельниках толковать. Что нам до них? Расскажи лучше о себе, мы сто лет не видались. Что – ты? Чем живешь, о чем думаешь?

– Я? – Элен видимо растерялась, отыскивая в своей жизни нечто, что могло бы заинтересовать Олю. Софи смотрела на подругу с ироническим сочувствием, в полной мере осознавая безнадежность задачи. – У меня… У меня вот Петечка намедни весь пятнами пошел и щечки шелушились, мы кори боялись, а доктор сказал, что сыпь у детей бывает, если цитрусов поесть. Я же не знала, у Ванечки такого никогда не бывало, сколько б не съел. Доктор сказал, хоть и братья, а природная конституция разная. Теперь я Петечке цитрусов не даю, а Ванечка его нарочно дразнит. Прямо не знаю, что делать…

– Да-а, проблема… – протянула Оля. – А в нечерноземных губерниях – голодный тиф. Сто тысяч детей, по статистике, досыта ест лишь раз в неделю…

Элен страшно смутилась, опустила голову так низко, что стал целиком виден безукоризненный пробор. Софи взглянула на Олю с неодобрением. Мопс, сопя, встал на задние лапки и принялся проситься на руки к Софи, царапая подол розовыми тупыми коготками.

– Ну какая лапочка! – сказала Софи, проворачивая по часовой стрелке сопливый кожаный нос мопса. – До чего ж у него морда дурацкая!

– Ну да! – торопливо подхватила Элен. – Ужасно глупая псина! Прямо не знаю, чего в нем так Васечке нравится. Вот давечи Петечка покакал в горшочек, няня отвернулась ему попку вытереть и штанишки надеть, а этот дурак мордатый, представляете, подбежал и все съел. Ужасный конфуз!

– Наверное, ему не хватает веществ каких-нибудь, – деловито сказала Софи. – У нас Леша, когда маленький был, мелки ел и землю иногда. Доктор велел ему скорлупу яичную в ступке толочь и в творог добавлять. Он сразу перестал…

– Верно? – удивилась Элен. – А я и не подумала, сочла, что это он по глупости своей… Хорошо, что ты сказала. Я велю Маняше, чтоб она ему еду поменяла. Он вообще-то ест плохо, хотя и жирный… – Элен встретилась глазами с Олей, замолчала и мучительно покраснела.

– Элен, дорогая! – решительно сказала Софи. – Не будь дурой! Если где-то под Пензой или, допустим, в Африке голодает ребенок, то это вовсе не значит, что ты теперь должна уморить с голоду своего дурака-мопса.

– Я понимаю, Софи…

– Мне странно вас слышать, – горячо произнесла Оля, вставая. – Если бы это кто другой был, так я с определением не затруднилась бы. Но вас я с детства знаю. Вы обе более чем не глупы, хотя у Элен нынче уж мозги слегка жиром заплыли… Как будто сегодня это можно забыть или уж как-нибудь не заметить: мир устроен несправедливо, и единственно достойно для человека нашего круга сейчас все силы отдать, чтоб эту несправедливость исправить. Иначе нам не простят…

– Но как же возможно… – начала Элен, но ее перебила Софи.

– Видишь ли, Оля, – сказала она, накручивая на палец локон. – Я отчего-то не хочу и не жду, чтоб меня прощали. Мне это отчего-то не нужно, понимаешь?

– Ты не осознаешь своей личной вины перед народом? – почти с испугом спросила Оля.

– Не осознаю, – Софи отрицательно помотала головой. – Я работаю, учу детей. Муж Элен тоже служит…

– Служба! Сидеть в присутствии, с 11 до трех часов, с перерывом на чай! Ха! Тяжелая работа! – с презрением воскликнула Оля. – Рабочие на иных фабриках и мануфактурах до сих пор борются за одиннадцатичасовой рабочий день. Вы услышали? Одиннадцатичасовой!

– Но Оля! – кроткая Элен, смиренно переживающая нападки личного характера, не выдержав, вступилась за мужа. – Каждый же свое дело делать должен. Если Васечка получил образование, понимает в законах, зачем же ему – землю пахать или заборы красить? Это даже не рационально…

– Вот! – закричала Оля. – Ты сама сказала! Образование! А какое образование может у нас получить сын кухарки? Дочь фабричного рабочего? Дети уличной девки?

Элен моляще взглянула на Софи, ища поддержки. Софи промолчала, вспомнив Туманова, который, несмотря на все свои миллионы, так и не научился грамотно писать. Потом вздохнула.

– Знаете, девушки, давайте о бритвах больше говорить не будем, а лучше о музыке.

– О музыке? – удивилась Элен, прекрасно осведомленная о полной и окончательной немузыкальности подруги.

– О бритвах? – Оля подняла белесые брови.

– Не знаете? – рассмеялась Софи. – Слушайте тогда. Девицу учат, как обольстить кавалера. Объясняют ей: когда останетесь наедине, сначала надо поговорить о погоде. Потом о чем-нибудь возвышенном, например о музыке. Ну уж а после надо сказать что-нибудь остренькое, чтоб он понял, что ты не окончательная дура. Вот девица с кавалером. Он ждет. Она все помнит, выпаливает одним духом: «Какая чудная погода! Училась музыке три года… Бритва!»