Глаз дракона

Барбара чувствует, как последние обрывки юмора улетают прочь. Все инструменты, которыми она привыкла действовать, подмазывать, вытягивать информацию, решать вопросы… дают сбой.

Она поднимает голос…

— А как насчёт слов «сам не ам, и другим не дам», их ты знаешь?

Налёт самоконтроля даёт трещину. Слова летят с её губ, и всё время туго натянутые швы улыбки Юня корёжат его ситцевое лицо.

Марлевые пальцы поднимают дешёвую чашку к потрескавшимся губам.

Пиао сидит в буфете отделения. Он пришёл сюда голодным, но чувство голода лежит уже со сломанной спиной, не вынеся вони прогорклого жира и землистых сигарет «Панда Бренд». Он изучает отчёт. Двадцать одна страница о том, что всё хуёво. Двадцать одна страница о том, что виноватых не найти. Двадцать одна страница о том, что был пожар и двое погибли. Он уже в курсе, что двое погибли. Утром во вторник и вечером в пятницу придётся идти на похороны.

— Блядь. Блядь.

Он аккуратно складывает отчёт и запихивает во внутренний карман. Надо будет отдать его Яобаню; бумага мягкая, тонкая, в самый раз для туалета.

— Босс, вам не кажется, что я начал толстеть?

Пиао отрывает взгляд от чашки, не обращая внимания на могучее брюхо Яобаня и пояс, на котором уже не хватает дырок.

— Я видел больше жира на фартуке мясника. — Он сцеживает эти слова и снова принимается за чай, решительно его перемешивает, не чувствуя за собой вины. Такие у них отношения. Шишка выколупывает тяжёлый, плохо пропечённый пончик из бумажного убежища, жир, пропитавший бумагу, похож на плоские чёрные озёра.

— Ты отправил Паня из города?

Яобань запихивает бумагу в карман, капли жира расцветают у него на рубашке, глаза впиваются в пончик, который он держит на уровне груди.

— Умгммм…

— Он поехал к дяде?

— Мммм…

Он медленно и уверенно поднимает пончик к губам, глаза его ласкают эту громадную жемчужину.

— Ему там ничего не угрожает?

— Ага, ага…

— Уверен?

Тот чувствует запах пончика, уже почти ощущает во рту вкус, его нежную текстуру на языке. Пончик отодвигается от губ, до сих пор целый.

— Босс, я уверен. Там маленькая деревушка. Любой незнакомый человек сразу будет на виду. Там надёжная охранная система: жирные тётки и жилистые старушки, ещё из Красной Гвардии председателя. Надёжнее ничего пока не придумали. Может, у них ни одного зуба во рту не осталось, но поверьте, они и дёснами перепугают до усрачки кого угодно.

Упоминание о зубах, дёснах… он вспоминает о собственных и тянет пончик ко рту.

— Ты дал брату фотографии трупов?

— Да, весь комплект.

— Ты объяснил ему, когда и где мы встречаемся?

— Босс!

Яобань в последний раз отодвигает пончик ото рта.

— Вы же знаете все ответы на эти чёртовы вопросы. Дайте уже поесть. Я весь день голодным бегаю.

Пиао отрывает глаза от чашки.

— Ты ел всего полтора часа назад.

— Ладно, ладно. День, полтора часа, какая разница? Я — большой мальчик. Мне нужно регулярное питание.

Он вгрызается в пончик, губы блестят от жира, на широком лице расплывается мечтательное выражение. Когда он говорит, слова выходят приглушенные, и знаками препинания летят изо рта крошки.

— Охуительно, как оргазм.

— Тебе-то откуда знать? — срезает его Пиао.

Шишка кашляет, лепечет, потом мучительно проглатывает всё, что было во рту. Лезет в карман штанов и вытаскивает пригоршню мятых банкнот.

— Собираю деньги для матери Вэньбяо, уже есть три сотни юаней… неплохо, а? Ребята думают, надо купить старушке набор для барбекю; представляете, она берёт его в руки и сразу вспоминает сына.

Сталь на стали… чёрный снег. Пиао на мгновение закрывает глаза, и всё равно чувствует лезвие жара по ту сторону век.

— Знаю, Босс, знаю. Плохая шутка, безвкусная. Это Яньтань. Ох уж эти казахи, сущие животные.

Старший следователь снова размешивает чай. Тот уже давно остыл. Пить его и не хотелось; мешать, смотреть… и хватит.

— Яньтань вообще слабоумный. У него мозг спит за двоих; за себя и за язык.

Яобань снова кусает пончик.

— Как скажете, Босс. Как скажете. Бля, чуть не забыл! Босс, вам надо подойти в приёмную, там какая-то американка отгрызает яйца Юню. Когда я их видел, они на два голоса вопили про переводчика. Я сказал, вы поможете.

Пиао толкает чашку по столу.

— Вот спасибо.

— Пришлось, Босс, у Юня было такое выражение лица, будто его патрульную машину угнали на Ишаньлу.

Пиао помнит это выражение: будто собака насрала тебе на новые ботинки. Старший следователь встаёт со стула.

— В чём там дело?

— Просыпанный рис, Босс. Говорят, она крутой политик. Мол, Липинг обещал ей небо в алмазах, а она не из тех, кого можно кормить голыми обещаниями и пустой, блядь, лапшой. Эту — нет. К тому же там не просто сумке ноги приделали…

Шишка скатывает остатки пончика в тугой комок и запихивает в рот, ладони блестят от жира.

— …у неё сын пропал.

Идеал, номер семь. Идеал, форма и белая ароматная плоть личи. И она.

И она.

Он возненавидел её в тот момент, когда увидел. Она напоминает ему о том, как горька его жизнь, словно он поселился в сердцевине лимона. Напоминает про грязь под ногтями. И ещё одну вещь он определяет с первого взгляда на неё… наверняка. Что её сын мёртв.