Глаз Эвы

— А там глубоко? — Она кивнула на середину реки.

— Да нет, не особо, — ответила Эва. — Метров восемь или девять — не больше.

— Но это же глубоко!

— Нет. Самое глубокое место в мире находится в Тихом океане, — произнесла она задумчиво. — Это такая впадина. Ее глубина одиннадцать тысяч метров. Вот это, я понимаю, глубоко.

— Не хотелось бы мне там купаться. Ты все знаешь, мамочка, я не думаю, что учительница знает про эту… впадину. Я хочу розовый рюкзак! — неожиданно выпалила она.

Эва замерла.

— М-м-м, — нерешительно сказала она. — Он симпатичный. Но, видишь ли, он ужасно быстро пачкается. Мне больше нравятся коричневые. Я хочу сказать — рюкзаки для школы. Ты видела? Я имею в виду — такие, с какими ходят взрослые ребята.

— Но я ведь еще не взрослая. Я же только в первый класс пойду.

— Да, верно, но ты растешь, а я не смогу покупать тебе новый рюкзак каждый год.

— Но ведь у нас сейчас больше денег, правда?

Эва не ответила. Услышав вопрос, она быстро обернулась, чтобы посмотреть, не идет ли кто-то за ними. Такая у нее появилась привычка. Эмма подняла палочку и сунула ее в воду.

— А почему в воде пена? — продолжала она. — Такая желтая, противная… — Она била по воде палочкой. — Что, опять в школе спросить?

Эва по-прежнему молчала. Она тоже сидела, подтянув колени к подбородку. Мысли ее были далеко-далеко. Глаза затуманились, фигурка Эммы размылась. Река напомнила ей о чем-то. Теперь она видела там, в черной воде, лицо, круглое, с узкими глазами и черными бровями.

— Ложись на кровать, Эва!

— Что? Зачем?

— Делай, что говорю! Ложись на кровать!

— А можно в «Макдоналдс»? — спросила Эмма.

— Что?! Да, конечно. Пошли в «Макдоналдс», там, по крайней мере, тепло.

Эва встала, все еще пребывая в некоторой отключке, и взяла дочь за руку. Покачала головой и посмотрела на реку. Лицо пропало, но она знала, что оно вернется; может быть, это лицо будет преследовать ее до конца жизни. Они снова вскарабкались на пешеходную тропинку и медленно побрели назад в город. Больше на тропинке никого не было.

Эве казалось, что ее мысли живут как бы отдельно от нее, разбредаются, идут каждая своим путем, задерживаясь на том, о чем она предпочла бы забыть. Река бурлила, Эве все время чудилось, что на поверхности появляются какие-то неясные, причудливые фигуры. Когда же они, наконец, исчезнут? Когда же она обретет покой? А время шло… Один день, потом другой, потом еще один — вот и шесть месяцев прошло.

— А можно мне гамбургер с детским подарком? Он стоит тридцать семь крон, ведь у меня нет Аладдина!

— Хорошо.

— А ты что будешь, мама? Курицу?

— Пока не знаю.

Она не могла оторвать взгляда от черной воды, при мысли о еде ее даже затошнило. Она вообще никогда не думала о еде. Сейчас она смотрела, как река то поднимается, то снова опускается — вся в хлопьях серо-желтой пены.

— Ведь у нас же сейчас больше денег? Да, мамочка? Можем есть, что захотим, правда?

Эва не ответила. Она вдруг остановилась и крепко зажмурилась. Прямо на поверхности воды болталось что-то серо-белое. Оно слабо качалось на воде, прибитое к берегу сильным течением. Она не могла отвести от этого глаз и совсем позабыла про девочку, которая тоже остановилась и которая видела гораздо лучше матери.

— Там… человек! — прокричала Эмма осипшим голосом. Она вцепилась в материнскую руку, глаза ее широко раскрылись от изумления. Несколько секунд они стояли, как приклеенные, и, не отрываясь, смотрели на бесформенную, очевидно полуразложившуюся фигуру, качающуюся среди камней ногами к берегу. Человек лежал на животе. На затылке у него волос было совсем мало, они видели пятнышко-плешь. Эва даже не заметила, как пальцы впились в кожу, расцарапав ее до крови через свитер, она смотрела на этот серо-белый труп со светлыми спутанными волосами и не могла вспомнить, где она видела его раньше. Но кроссовки — сине-белые, высокие, полосатые кроссовки… Внезапно она ощутила во рту вкус крови.

— Там человек, — снова сказала Эмма, уже тише.

Эве хотелось закричать. В горле что-то клокотало, но она не могла произнести ни звука.

— Он утонул. Бедняга. Утонул, Эмма!

— А почему он такой страшный? Он же, как желе!

— Потому что, — она запнулась, — потому что прошло много времени.

Она закусила губу так сильно, что губа треснула. Опять вкус крови. Она пошатнулась.

— Давай его перевернем!

— Ты что, с ума сошла? Это дело полиции.

— А ты им позвонишь?