Глаз голема

Минуты две Китти вместе со всеми неподвижно стояла в темноте, ровно дыша сквозь шерстяные волокна маски и дожидаясь, пока Ник все приготовит. Изредка раздавалось приглушенное гудение, говорящее о том, что снаружи, по Парламентской площади, прокатил лимузин. А в остальном было тихо, если не считать того, что мистер Пеннифезер деликатно покашливал, закрываясь перчаткой.

Ник прочистил горло.

— Готово.

В этот момент они услышали вой сирен. Вой все нарастал, потом пронесся по Вестминстерскому мосту и растаял в ночи. Наконец мистер Пеннифезер коротко кивнул.

— Давайте, — сказал он. — Подойдите ближе, а не то Плащ вас не защитит.

Ни Китти, ни остальных уговаривать не пришлось. Они сдвинулись в тесный кружок, лицами внутрь, плечом к плечу. В середине круга стоял Ник, который держал в одной руке гладкую шкатулку чёрного дерева, а в другой — небольшой молоточек. Мистер Пеннифезер кивнул:

— Ключ у меня. В тот момент, когда Плащ нас укроет, я поверну ключ в замке. И когда это произойдет, стойте и не двигайтесь — что бы ни случилось.

Ник занёс молоточек и с размаху опустил его на крышку чёрной шкатулки. Крышка распалась надвое, треск разнесся по собору, точно пистолетный выстрел. Из шкатулки вылетел поток жёлтых частиц, которые закружились в воздухе, мерцая своим собственным светом. Они взмыли над их головами на высоту примерно четырёх метров, а потом посыпались в стороны и вниз, точно вода из фонтана, падая на каменный пол и растворяясь в нем. А из шкатулки летели все новые частицы, вздымаясь вверх и осыпаясь вниз, образуя бледный светящийся шатер, который накрыл их всех.

Мистер Пеннифезер достал маленький золотой ключик. С удивительным проворством, но не забывая следить, чтобы его рука оставалась внутри светящегося купола, он воткнул ключ в замочную скважину, провернул его и отдернул руку, как от гремучей змеи.

Они ждали. Никто не шевельнул ни единым мускулом. Скулы Китти омывал холодный нот.

Бронзовая дверца беззвучно распахнулась внутрь. За ней открылась чернота, из которой медленно поплыл наружу светящийся зелёный шарик. Приближаясь к отверстию, он внезапно ускорил движение и одновременно увеличился в размерах с редкостно отталкивающим шипением. Ещё миг — и в трансепт вылетело ярко-зелёное облако, озарившее все статуи и памятники, точно вспышка пламени. Люди съежились под своим защитным Плащом, пока Моровое Заклятие выжигало воздух вокруг них, поднявшись до середины стен трансепта. Они были в безопасности, главное — не покидать пределов купола; но, несмотря на это, в ноздри им ударил такой сильный запах мерзости и гниения, что они с трудом сдерживали тошноту.

— Надеюсь, — прохрипел мистер Пеннифезер, пока зелёное облако металось взад-вперёд по собору, — Плащ протянет дольше, чем Моровое Заклятие. Ну, а если нет — боюсь, Стенли, следующие скелеты, которые ты увидишь, будут наши собственные.

Внутри Плаща сделалось очень жарко. Китти чувствовала, что у неё начинает кружиться голова. Девушка закусила губу и постаралась сосредоточиться — потерять сейчас сознание было поистине смерти подобно.

Моровое Заклятие развеялось с удивительной внезапностью. Зелёное облако как будто втянулось внутрь, точно оно за неимением жертвы было вынуждено пожрать само себя. Только что весь трансепт был залит его жутким светом, а в следующий миг оно испарилось, и вновь воцарилась тьма.

Прошла минута. С носа Китти капал пот. Все они по-прежнему не шевелили ни единым мускулом.

Потом мистер Пеннифезер внезапно разразился хохотом. Это был пронзительный, почти истерический смех, от которого у Китти волосы встали дыбом. В нем звучали торжествующие нотки, несколько выходящие за пределы нормального. Девушка инстинктивно отшатнулась и выступила за пределы Плаща. Минуя жёлтый покров, она ощутила покалывание, а потом — ничего. С минуту она озиралась по сторонам, потом перевела дух.

— Ну что, гробница открыта, — сказала она.

Бартимеус

27

Вечерело. Владельцы мелких кофеен в переулочках рядом с площадью наконец-то зашевелились, засветили фонари, висящие над дверьми, и утащили внутрь деревянные стулья, которые целый день стояли на мостовой. Перезвон вечерних колоколов поплыл над городом из-под чёрных шпилей старого Тынского собора, где покоится мой старый приятель Тихо,[43] и улицы заполнились говором пражан, возвращающихся по домам.

Парень большую часть дня просидел за столиком с белой скатертью у входа в трактир, читая одну за другой чешские газеты и дешёвые книжонки. Когда он поднимал голову, ему открывался хороший вид на Староместскую площадь, на которую выходила улица в десятке метров оттуда; а когда он опускал голову, ему открывался ещё лучший вид на нагромождение пустых кофейных чашек и тарелок, заваленных колбасными шкурками и крошками от крендельков — остатками его послеполуденной трапезы.