Глаз голема

Мальчишка побывал по делу в центре Лондона и теперь пешком возвращался в Вестминстер. Шагал он не спеша: несмотря на ранний час, солнце уже изрядно припекало, и парень чувствовал, как воротничок мало-помалу намокает от пота. Легкий ветерок трепал полы длинного черного пальто, заставляя его развеваться за спиной у мальчишки. Юнец сознавал, как это смотрится, и был доволен производимым эффектом. Это выглядело мрачно и впечатляюще. Парень не раз ловил на себе взгляды прохожих. В дни, когда ветер был действительно сильным, пальто имело тенденцию развеваться горизонтально, параллельно земле, а это смотрелось совсем не так стильно.

Мальчишка пересек Риджент-стрит и, миновав беленые здания эпохи Регентства, вышел на Хей-маркет, где уличные метельщики деловито прибирались перед фасадами театров и молодые торговки фруктами уже раскладывали свой товар. Одна женщина тащила лоток, на котором красовалась гора отличных спелых апельсинов из колоний. Апельсины сделались в Лондоне редкостью с тех пор, как в южной Европе начались войны. Проходя мимо, мальчишка метко бросил монету в оловянную кружку, что висела у женщины на шее, и ловко подхватил верхний апельсин из кучи. И, не обращая внимания на ее благодарности, пошагал дальше, даже не сбившись с шага. Пальто по-прежнему впечатляюще развевалось у него за спиной.

На Трафальгарской площади только что установили ряды высоких шестов, украшенных разноцветными спиральными полосами. Артели рабочих как раз протягивали между ними веревки. Веревки были разукрашены красными, белыми и синими флажками. Парень остановился, чистя свой апельсин и наблюдая за работой.

Мимо проходил рабочий, пошатывающийся под тяжестью мотков веревки.

– Эй, милейший! – окликнул его парень. – К чему все это?

Рабочий покосился в его сторону, увидел длинное черное пальто, что было на мальчишке, и немедленно попытался отвесить ему неуклюжий поклон. Половина мотков тут же раскатилась по мостовой.

– Это к завтрашним торжествам, сэр, – сказал он. – Завтра ведь День Основателя. Национальный праздник, сэр.

– Ах да, конечно. День рождения Глэдстоуна. Я и забыл.

Парень бросил в канаву ленту апельсиновой кожуры и удалился, пока рабочий возился, собирая мотки веревки и бранясь сквозь зубы.

И так до самой улицы Уайтхолл, района массивных, серого цвета зданий, густо пропитанных запахом прочно укоренившейся власти. Здесь сама архитектура вселяла в любого случайного прохожего страх и благоговение: огромные мраморные столпы; широкие бронзовые двери; сотни и сотни окон, светящихся круглыми сутками; гранитные статуи Глэдстоуна и прочих выдающихся деятелей, чьи мрачные, морщинистые лица сулили справедливую расправу всем врагам Государства. Однако парень миновал их всех легкой походкой, продолжая чистить апельсин с небрежностью человека, рожденного для того, чтобы обитать в этих стенах. Он кивнул полисмену, мимоходом продемонстрировал свой пропуск охраннику и через боковые ворота вошел во двор департамента внутренних дел, над которым простирало свои ветви могучее ореховое дерево. Только тут он замедлил шаг, доел апельсин, вытер руки носовым платком и поправил галстук, воротничок и манжеты. Потом в последний раз пригладил волосы. Хорошо. Теперь он готов. Пора браться за работу.

Более двух лет миновало со времен мятежа Лав-лейса и с тех пор, как Натаниэль нежданно-негаданно сделался причастен к высшим кругам общества. Теперь ему стукнуло четырнадцать. Он был уже на голову выше, чем тогда, когда он вернул Амулет Самарканда в руки благодарного правительства. Он также слегка раздался в плечах, однако все еще выглядел худощавым. Длинные темные волосы спадали ему на лицо растрепанными прядями, как того требовала нынешняя мода. Лицо его было худым и бледным от долгих часов, проведенных за книгами, зато глаза ярко блестели, и во всех его движениях чувствовалась с трудом сдерживаемая энергия.

Натаниэль был юноша наблюдательный: он быстро заметил, что среди практикующих волшебников внешний вид имеет большое значение для поддержания статуса. На тех, кто не следил за собой, смотрели косо – на самом деле это был верный знак посредственного дарования. Натаниэль производить подобное впечатление не собирался. На жалованье, которое выплачивали ему в департаменте, он приобрел себе черный облегающий пиджак, брюки-дуд очки и длинное итальянское пальто – последний писк моды. Натаниэль носил узкие ботинки со слегка заостренными носами, а в его нагрудных карманах неизменно красовались шикарные носовые платки, один ярче другого. Всегда тщательно одетый, ухоженный, он расхаживал по галереям Уайтхолла размашистым, целеустремленным шагом, похожий на цаплю со стопками бумаг под мышкой.

Имя, данное ему при рождении, он держал в тайне. Своим коллегам и товарищам он был известен под официальным именем «Джон Мэндрейк».