Глаз павлина

Киммериец сорвал печать и развернул листок, вчитываясь в корявые буквы: «Помнишь, я говорил, что перед тобой в долгу? Теперь мы квиты. Желаю тебе удачи, северянин. Но знай: в Асгалуне нам вдвоем будет тесно. Фарук».

— Я так и думал, что он правильно поймет мой поспешный отъезд и не станет держать на меня зла! — кивнул Конан, который счел послание Фарука-Маздака отпущением грехов. — Слава Вещему Ворону, у меня стало одним врагом меньше и одним другом больше!

Рамазан продолжил:

— А теперь я объявлю волю короля. — Голос начальника стражи стал резким и серьезным. — Поскольку именно из-за тебя нечестивый чернокнижник прибыл в наш город, то косвенно на тебе лежит кровь его граждан. Не следует забывать и то, что ты лично убил двух воинов Кироса.

— Во всем виноват колдун Юсиф! — возразил Конан. — Я вместе с остальными был одурманен ядом! Мне действительно жаль этих воинов, но тебе ли не знать, почтенный Рамазан, что высшая доблесть для мужчины — погибнуть в бою?

На миг суровое лицо опытного воина озарила скупая улыбка.

— Конан, ты еще слишком молод. Я виделся со смертью тысячи раз. И поверь мне на слово, умереть в бою — самое легкое дело. А высшая доблесть для мужчины — выполнить свой долг, пускай и ценой чести. Я думаю, наступит время, когда ты сам это поймешь. Но не в этом дело. — Рамазан опять посерьезнел. — Как человек, ответственный за исполнение законов в Киросе, я объявляю тебе решение Фараха Мудрого, да не оскудеет сокровищница его души. — Рамазан поднялся, стражники замерли. — Учитывая необычные обстоятельства этого дела, ручательство короля Маздака и то, что Шем обязан Конану из Киммерии избавлением от опаснейшего врага рода человеческого, вышеупомянутый Конан не несет прямой ответственности за смерть законопослушных граждан славного Кироса и, стало быть, не может быть подвергнут наказанию. Сейчас тебе вернут оружие и одежду, и ты вправе воспользоваться гостеприимством Фараха или покинуть дворец, — улыбнулся он киммерийцу.

— При всем моем уважении к королю Фараху, — Конан прижал руки к груди, — я не стану задерживаться во дворце дольше, чем это необходимо. Вот когда я спасу Руфию…

В другое время он с удовольствием бы принял предложение шемита. Рамазан вызвал у Конана, больше всего ценившего в людях силу, искреннее уважение. Киммерийцу было бы интересно пообщаться с этим бывалым воином, но сейчас он действительно не мог медлить, понимая, что каждый миг приближает Руфию к ужасной смерти. Если девушка до сих пор еще жива…

— Не спеши, горец. Может быть, тебе поможет то, что я скажу, — проговорил Рамазан. — Презренный чернокнижник отдал твою спутницу в руки поклонников Золотого Павлина, да низвергнется огонь на их нечестивые головы! Дело в том, что принцессу Афризию, дочку Фараха Справедливого, да удлинит Птеор его тень, полторы седмицы назад похитили те же твари.

Конан замер от удивления:

— Как похитили?! Ведь на послезавтра назначена свадьба принцессы Афризии и принца Зебуба!

— Пока нам удается скрывать исчезновение принцессы. Благо по нашим традициям некоторое время перед свадьбой девушки обязаны проводить в одиночестве, предаваясь ритуальному очищению и укрепляющим дух молитвам. О том, что Афризия пропала, знают лишь Фарах, жрецы Птеора и мои Барсы. — Рамазан кивнул в сторону сопровождавших его воинов.

— Но почему же вы молчите? — непонимающе посмотрел на бородатого шемита Конан. — Надо же что-то делать! Я бы давно уже перевернул вверх дном половину Шема!

— Не все так просто, горец. В первую очередь приходится думать о политических последствиях: союз с Гхазой для нас крайне желателен. Кроме того, — Рамазан быстро огляделся, — исчезновение любимой дочери стало для Фараха, да будет к нему милостив Птеор, тяжелейшим ударом. За последнее время он сильно изменился, и я боюсь, как бы наш государь не повредился рассудком. Король Кироса ведет себя так, как будто не понимает, что Афризия исчезла. Быть может, дело в том, что Афризия как две капли воды похожа на свою мать Деметрию… Да ты сам посмотри. — Он указал на два больших портрета.

Конан давно уже пытался понять, что за красавица была на них изображена. Слова Рамазана расставили все по местам. Это была не одна женщина в разных нарядах, а мать и дочь. Суровому киммерийцу женщины пришлись по нраву. Художнику удалось запечатлеть то неукротимое пламя жизненной силы и врожденной доброты, что, несомненно, были присущи им обеим. И, несмотря на то что принцесса Афризия не походила на его Белит ни лицом, ни цветом волос, на мгновение у него защемило сердце от их внутреннего сходства.

Решение, Конан принял сразу же, и теперь с намеченного пути он не сошел бы ни за что в жизни.

— Клянусь снежной вершиной Бен Морга, Рамазан, я спасу обеих девушек: и Руфию, и Афризию! Будь я проклят, если не раздавлю этих любителей птичьей падали, чего бы мне это ни стоило!

Рамазан печально покачал головой: