Глаз цапли

С белым лицом, охрипнув, побежденный, поверженный, ошеломленный, капитан Иден собрал остатки своего продрогшего и до костей промокшего войска и отправился обратно в Столицу. Да, капитанского чина он, конечно, лишится; возможно, его даже высекут кнутом или подвергнут пытке в наказание за эту неудачу, но сейчас ему это было безразлично. Пусть они сделают с ним что угодно, только не отправляют в ссылку. Ну должны же они понять, что это не его вина! Никто, никто не смог бы справиться с подобным заданием! Ссылка была очень редким наказанием, только для самых отпетых преступников — предателей, убийц. Отправляли в ссылку следующим образом: сажали человека в лодку и отвозили далеко на побережье, высаживали там в диком краю, где не было ни души, и оставляли. Если бы сосланный осмелился когда-либо вернуться в Столицу, его подвергли бы пыткам, а потом расстреляли. Но никто ни разу из ссылки не вернулся. Они умирали в одиночестве, гибли в ужасной равнодушной пустоте и тишине. Капитан Иден задохнулся, но продолжал шагать; глаза его неустанно смотрели вперед в надежде издали увидеть первые крыши домов Столицы.

В темноте и под проливным дождем шантийцы решили держаться Южной Дороги

— они бы тут же заблудились, если бы попытались группами разбрестись по окрестным холмам, чтобы сбить со следа преследователей. И дороги-то придерживаться оказалось достаточно трудно — собственно, это была даже не дорога, а широкая тропа, протоптанная рыбаками и пробитая груженными тележками с лесом. Они вынуждены были идти очень медленно, буквально нащупывая путь, пока дождь не стал чуть слабее и не забрезжил рассвет. Большая часть шантийцев ушли из лагеря вскоре после полуночи, но к рассвету даже они преодолели чуть менее половины пути до дома. Несмотря на опасность погони, люди предпочитали оставаться на дороге, чтобы идти быстрее. Лев ушел с самой последней группой и сейчас тоже намеренно держался в хвосте, чтобы в случае чего громким криком предупредить остальных, и тогда те успели бы спрятаться в густом кустарнике. Особой нужды в этом, собственно, не было: не только Лев, все держали ушки на макушке и постоянно оглядывались; но для него это служило предлогом побыть в одиночестве. Ему не хотелось сейчас быть среди людей, с кем-то разговаривать. Хотелось одному встретить рассвет, когда восточный край неба засверкает над холмами влажным серебром. Лев хотел пройти этот путь наедине со своей победой.

Да, они победили. Его идеи оказались верны. Шантийцы одержали победу в этой битве, не применяя насилия. Ни одной смерти; одно ранение. «Рабы» освободились, никому не угрожая, не поднимая восстания, не размахивая мачете. А их «хозяева» бросились к своим Хозяевам — докладывать о провале, и, возможно, теперь у них будет время поудивляться этой неудаче и начать думать и видеть правду… И ведь вполне приличные люди — например, этот капитан да и другие тоже… Когда они наконец хотя бы задумаются над тем, что такое истинная свобода, то и сами в итоге придут к ней. И тогда Столица присоединится к Шанти. А когда охранники перестанут служить им, и Боссы непременно тоже откажутся от своей жалкой игры в правительство, от своих претензий на власть над другими людьми. Они тоже непременно придут к пониманию свободы — медленнее, чем рабочий люд, но тоже обязательно придут: для того чтобы стать действительно свободными, они должны сложить оружие, перестать от кого-то обороняться, выйти из-за своих крепостных стен, стать равными среди равных, стать братьями других людей. И тогда солнце свободы взойдет над миром Людей — жителей планеты Виктория — вспыхнет, как сейчас, ясным серебристым светом из-под тяжелой массы облаков. В лучах восходящего солнца каждая тень черной отчетливой полосой ложилась поперек узкой дороги и каждая лужица, оставленная вчерашним ливнем, сверкала, точно веселая улыбка ребенка.

И ведь именно я, думал Лев с восторгом, именно я говорил от их имени, именно ко мне они обратили свои взоры, и я не дал им испытать разочарование. Мы оказались стойкими! О Господи, когда он выстрелил из своего ружья в воздух, я ведь решил сперва, что он меня убил, а потом — что оглох! Но вчера при разговоре с этим капитаном мне даже в голову ни разу не пришло: «А что, если он выстрелит?», потому что я знал: он никогда не сможет поднять ружье и выстрелить в меня, и он понимал это, и ружье для него было совершенно бесполезным… Если тебе что-то непременно нужно, то это всегда возможно. Можно выстоять. Мне выстоять удалось, нам всем удалось. О Господи, как я их всех люблю, всех, всех! Я и не знал, понятия не имел, что можно быть таким счастливым!

Он спешил в светлеющем воздухе утра к своему дому, а пролившийся ночью дождь под его босыми ногами взлетал ледяными брызгами, словно короткий холодный смешок.

7