Глаз урагана

Беликов не имел ничего общего с милицией, да и к чужим разговорам не прислушивался, но сразу понял, что обращаются к нему, и оторвал взгляд от столбцов с объявлениями. Напрасно. Не подними он глаз, никто бы не догадался, что в них не отражается готовность дать отпор агрессору.

– Не обознался, – удовлетворенно констатировал тот. – Сперва сомневался, ты или не ты. Зря сомневался. Память у меня дай боже всякому. – Пассажир посмотрел по сторонам, предлагая окружающим разделить переполняющее его злорадное торжество. – В позапрошлом году иду со смены, а тут патруль. И этот с ними, за старшего. – Последовал кивок на поспешившего уткнуться в газету Беликова. – Главное, я в тот вечер, кроме пива, ничего в рот не брал, а они цап, и повезли… Эй, мент! Помнишь, как ты у меня деньги из карманов выгреб и часы забрал?.. Молчит. Шлангом прикидывается. – Пробираясь по проходу в заднюю часть автобуса, пассажир продолжал посвящать общественность в историю своих злоключений: – Без копейки оставили, рожу начистили, еще и протокол накатали, сволочуги. На службе они герои, а как в гражданку переоденутся, так тише воды ниже травы. Правильно я говорю, мент?

В ноздри Беликова ударил запах лукового перегара, он снова поднял глаза и снова подумал, что делает это напрасно. Пассажир, повиснув на поручне большой свирепой обезьяной, склонился к нему, выплевывая свои дикие обвинения:

– Помнишь, как ты меня об сейф – башкой, башкой, а потом – одеколоном, одеколоном? Флакушником обзывал, алкашом подзаборным. Так в протоколе и записали: потреблял парфюмерно-косметические средства в общественном месте, сопровождая действия нецензурной бранью. Это чтобы я права не качал, чтобы деньги назад не требовал. А меня на следующее утро – с работы. А меня теща – взашей из дому. А ты – в газетку носом? А ты – умный, да?

– Позвольте! – возмутился Беликов, безуспешно пытаясь удержать газету, вырываемую из рук.

Это было то самое интеллигентское словечко, которое воздействует на хулиганов, как красная тряпка на быка.

– Ах, поз-воль-те-е?

Превратившаяся в клочья газета не смогла защитить Беликова от пятерни, сгребшей его за воротник. Рывком поднятый с сиденья, он принялся отталкивать от себя чужую руку, выкрикивая:

– Вы обознались! Я не милиционер и никогда милиционером не был, ясно вам? Напились, так ведите себя прилично!

Вокруг сцепившихся мужчин образовалось пустое пространство, народ, еще недавно никак не реагировавший на скандал, возмущенно загомонил, а какая-то дама, плюхнувшаяся на освободившееся место, громко распорядилась:

– Мужчины, мужчины, ступайте на улицу, там и выясняйте отношения. Взрослые люди, как не стыдно!

Стыдно Беликову не было. Ему было страшно.

Он не стремился к выяснению отношений с привязавшимся психом ни на улице, ни где-либо еще. Предложение покинуть душный, но все равно такой уютный, такой надежный салон автобуса вызвало в душе Беликова протест. Однако нервный пассажир воспринял призыв дамы как руководство к действиям. Автобус, как назло, остановился, открыв выход в слякотную ночь. Развернутый на сто восемьдесят градусов, Беликов обнаружил, что видит перед собой уже не перекошенную физиономию противника, а ступеньки и скудно освещенный фрагмент городской окраины. Он попытался удержаться за поручень, но, схваченный за шиворот, подгоняемый пинками, вывалился наружу.

Супружеская пара, мокнувшая на остановке, поспешно погрузилась в автобус, который тут же отчалил, расплескивая дождевую воду. Беликов получил затрещину и лягнулся, да так удачно, что противник взвыл, схватившись за колено. Дальнейшее ничуть не напоминало лихие потасовки из приключенческих фильмов. Не было ни обмена угрожающими репликами, ни хлестких ударов, ни обманных финтов, ни эффектных падений с ломанием предметов окружающей обстановки. Некоторое время мужчины беспорядочно размахивали кулаками, фактически потеряв друг друга из виду, потом, запыхавшиеся, обессилевшие, вошли в клинч, потом, не сговариваясь, повалились на асфальт.

Это было на руку Беликову, который всегда полагал, что вольная борьба безопаснее кулачного боя. Не умея толком драться, он с раннего детства выработал хитрую тактику, позволяющую уклоняться от ударов в лицо. В случае заварухи он стремился во что бы то ни стало вцепиться в противника, после чего, не ослабляя бульдожьей хватки, падал. В лежачем положении замахнуться как следует было трудно, но ведь Беликов не атаковал, а защищался. Существовал, конечно, риск быть битым ногами, однако при должной сноровке удавалось продержать противника в партере достаточно долго, чтобы тот выбился из сил, и тогда драка мало-помалу угасала, переходя в беспорядочное барахтанье.

Так произошло и после выпадения из автобуса. Через несколько минут буян как следует охладился в луже, растерял пыл, кашне и пуговицы, стал требовать, чтобы его отпустили. Добившись от него обещания не возобновлять боевых действий, Беликов приподнялся и пропыхтел в обращенное ему лицо: