Глаз в пирамиде

Внезапно устав и потеряв к этому интерес, Джордж опустился на койку, его рука мягко сжала пенис через штаны. Герои детективов не дрочат, попадая в передряги, напомнил он себе. Ну их к черту: я не герой, и это не детектив. Кроме того, я вообще не собирался дрочить (в конце концов, они же могут за мной подсматривать через глазок, чтобы воспользоваться этой естественной тюремной слабостью, еще сильнее меня унизить и сломить мое эго). Нет, я совершенно не собирался мастурбировать: я просто хотел его подержать, легонько, через штаны, пока не почувствую прилив жизненных сил и не избавлюсь от страха, опустошения и отчаяния. Я вспоминаю Пат в Нью-Йорке. На ней ничего нет, кроме прелестного кружевного лифчика и трусиков, и ее соски набухли и торчат. Теперь ты София Лорен и снимай с себя лифчик, чтобы я полностью увидел твои соски. Да, вот так, а теперь попробуй сделать это по-другому: она (София, нет, пусть снова Пат) в лифчике, но без трусов, и показывает свой лобковый пушок. Пусть она с ним играет, теребит волоски пальчиками, а другую руку держит на соске, да, вот так, а сейчас она (Пат — нет, София) опускается на колени, чтобы расстегнуть молнию на моих брюках. Мой пенис становится тверже, а ее рот в ожидании приоткрывается. Я наклоняюсь, сжимаю ее груди одной рукой, захватывая сосок, который она ласкает, и ощущаю, как он еще больше твердеет. (Занимался ли этим когда-нибудь Джеймс Бонд в темнице доктора Ноу?) Язык Софии (а не моя рука, не рука) активен и страстен, он заставляет пульсировать каждую клетку моего тела. Возьми его, ты, сучка. Возьми его, о боже, вспомнил Пассеик и пистолет у моего лба, в наше время нельзя называть их сучками, ну ты, сучка, ты, сучка, возьми его, и это Пат, это происходит той ночью в ее постели, когда мы оба обкурились гашиша и никогда, никогда, никогда не было такого орального секса ни до, ни после, мои руки были в ее волосах, сжимали ее плечи, возьми его, высоси меня (уйди из моей головы, мама), а ее рот влажен и ритмичен, а мой член так же чувствителен, как той ночью, когда мы торчали под гашем, и я нажал на спусковой крючок, и тут же раздается взрыв, и все кончилось, и я кончаю (извините за стиль), и валюсь на пол, откашливаясь и подергиваясь, со слезящимися глазами. Второй взрыв поднимает меня с пола и с треском бьет об стену.

Затем слышатся автоматные очереди.

Господи ж ты разэтакий боже, в ужасе думаю я, что бы это ни было, меня обнаружат с этим мокрым пятном спереди на штанах.

А еще, кажется, в моем теле переломаны все кости.

Автомат внезапно стих, и я слышу крик — что-то вроде «Эрвикер, Блум и Крафт». Я решаю, что все это из-за Джойса, который не выходит у меня из головы. Затем раздается третий взрыв, я прикрываю голову руками, потому что на меня обрушивается часть потолка.

В замке камеры загремел ключ. Взглянув, я вижу молодую женщину в свободном плаще с автоматом «томми», которая отчаянно вставляет в замок один ключ за другим.

Где-то внутри здания тюрьмы гремит четвертый взрыв.

Женщина напряженно ухмыляется.

— Комми, мать их так, — бормочет она, все еще подбирая ключ.

— Кто вы такие, черт побери? — наконец спрашиваю я хрипло.

— Какая тебе разница, — парирует она. — Мы пришли тебя спасти — разве этого мало?

Прежде чем до меня дошел смысл ее фразы, дверь распахивается.

— Быстро, — говорит она. — Сюда.

Я тащусь за ней по коридору. Вдруг она остановилась, внимательно исследовала стену и надавила на один кирпич. Стена плавно отодвигается, и мы входим в помещение, напоминающее часовню.

Господи Иисусе со всеми его апостолами, — думаю я, — я все еще до сих пор сплю.

Ибо это вовсе не та часовня, какую нормальный человек мог бы ожидать увидеть в тюрьме Мэд-Дога. Вся красно-белая — цвета Хасана ибн Саббаха и ассасинов из Аламута, как неожиданно вспоминаю я, — она украшена непонятными арабскими символами и лозунгами на немецком языке: «Heute die Welt Morgens das Sonnensystem», «Ewige Blumenkraft Und Ewige Schlangekraft!», «Gestern Hanf, Heute Hanf, Immer Hanf»[18].

А алтарем служит пирамида с тринадцатью ступенями — и рубиновым глазом на вершине.

Сейчас я с нарастающим смятением вспоминаю, что это символ с Большой Государственной Печати Соединенных Штатов.

— Сюда, — говорит женщина, подталкивая меня автоматом. Мы проходим через еще одну отодвигающуюся стену и оказываемся на аллее за зданием тюрьмы. Нас ждет черный «кадиллак».

— Все уже здесь! — кричит шофер. Это пожилой мужчина, лет за шестьдесят, но с виду крепкий.

— Хорошо, — говорит женщина. — Это Джордж.

Меня втолкнули на заднее сиденье, уже и так заполненное мрачными людьми и еще более мрачно выглядящим оружием, и машина тут же тронулась.

— Последнюю для ровного счета, — крикнула женщина в плаще и бросила в сторону тюрьмы еще одну пластиковую бомбу.

— Верно, — сказал водитель. — Как раз пять штук.

— Закон Пятерок, — злобно фыркнул другой пассажир. — Так им, коммунистическим ублюдкам. Пусть отведают собственного лекарства.

Сдерживаться больше нет сил.