Глаза Фемиды

Своим заявлением Жуков поставил Сивова в тупик: развеивалось как летний дым подозрение в тунеядстве и нетрудовых доходах. Если, конечно, его объяснение подтвердится. Поэтому, естественно, последовал вопрос, чем подозреваемый может подтвердить сказанное. Жуков ничем подтвердить сказанное не мог, по той простой причине, что и трудовая книжка, с записью об его увольнении в связи с переводом предприятия в другое место, и паспорт со штампом: «Уволен из Карагандинского леспромхоза» вместе лежали в укромном месте на всякий непредвиденный случай, которого всегда следовало опасаться, потому что действия начальства вообще, и милиции в частности, предсказать трудно. В качестве доказательства наличия трудового договора между ним и леспромхозом, Жуков привел факт отсутствия у него трудовой книжки: «Если бы я там не числился, то трудовая у меня бы была. А у меня ее нету — не получал. Значит, до сих пор на работе числюсь».

Сивов догадывался, что его дурят и злился, но вида не подавал и продолжал ловить подозреваемого: «Зарплату тебе переводом посылают или как? Бланк перевода показать можешь?» Жуков внутренне восхитился прозорливости своего многоопытного соседа Шурки Люхнина, подготовившего его и к этому вопросу. Он почесал кудрявый затылок, посмотрел в потолок и пожаловался участковому: «Полгода не платят, сволочи. Совсем про меня забыли. Хотя бы ты посодействовал, похлопотал. Но все равно никуда не денутся — выплатят, в крайнем случае, как за вынужденный прогул. У меня адвокат есть знакомый, помочь обещал». Последние слова адресовались непосредственно участковому и прозвучали как угроза. Сивов этот оттенок голоса уловил и понял, что другого пути как разыскивать адрес леспромхоза и писать туда запрос относительно Жукова и его трудовых отношений, у него не остается. Пообещал ласково: «Посодействую». И, сделав вид, что заканчивает, задал вопрос, ради которого, собственно, и приехал: «А по какому праву ты государственный леспромхозовский трактор в личных целях эксплуатируешь? У меня есть показания, что ты на нем лесоматериалы и сено частным лицам развозишь и, по справке сельсовета, налоги не платишь. Это факт присвоения государственного имущества Российской Советской Федеративной Социалистической Республики, хуже того — кража. За это тюрьма полагается. Как ты теперь отвертишься?»

«А чего мне откручиваться, — парировал Жуков. — Я не вор, не разбойник, не расхититель и трактор на свое имя не записывал. Стоял он возле моего дома открыто и потому сохранился от разграбления лучше, чем в лесу. А если я его иногда заводил и выезжал, то исключительно для обкатки после ремонта и для сохранения моторесурса. Все механики знают, что если машина без работы простаивает, то изнашивается быстрее. Мне еще «спасибо» должны сказать за его сохранение в рабочем виде. Вот приедут люди из леспромхоза и угонят трактор своим ходом — кому беда?»

Сивов поморщился: доказать факт присвоения трактора вряд ли удастся. Но недаром говорят, что был бы человек, а статья найдется. Злоупотребление служебным положением могло бы подойти, но для этого надо сначала доказать, что Жуков действительно состоит на службе — а это длинная канитель, с которой связываться не хотелось. Поэтому Сивов занес в протокол, что факт эксплуатации трактора после ремонта Жуков признает. Следующим, заданным им вопросом был: «Откуда Жуков брал тракторное топливо для поездок и работы по заказам населения?» В те времена, о которых идет речь, дешевле дизельного топлива ценилось только молоко и вода из речки. Поэтому, не подозревая подвоха, Костя ответил просто и добросовестно: «За все время я заправлялся всего-то раз, с колхозной заправки в соседней деревне». На это Сивов удовлетворенно хмыкнул — факт хищения топлива, как и получения доходов от эксплуатации трактора вполне возможно доказать. А если добавить потери государства от неуплаты подоходного налога и налога на бездетность, плюс амортизацию техники, то дело могло иметь судебную перспективу. Если же все же выяснится, что Жуков и вообще в трудовых отношениях с леспромхозом не состоит, то процесс получится громкий, и звезды на погоны могут посыпаться. На этом Сивов протокол закончил, дал расписаться доверчивому Косте (который, не читая, поставил под ним свою закорючку, означавшую роспись) и отбыл для доклада начальству.