Глаза Фемиды

Однако в южных краях жизнь оказалась далеко не такой, какой ее видят сибиряки, прибывающие на отдых. Работы для приезжих оказалось не густо, а юридической практики и того меньше. Лучшее, на что мог расчитывать юрист Романов — это на расхлябанную «Волгу» в пассажирском автопредприятии. Когда выбирать не из чего — берут то, что можно. И Володька, не любивший автомашин в принципе, вынужденно сел за баранку в надежде поскорее освоиться на новом месте и уж тогда…

Но это «тогда» все никак не наступало. А наступали со всех сторон неустроенность, усталость неудовлетворенность и натянутые отношения с новыми родственниками, не желавшими принимать зятя-москаля. К тому-же не понимающего по-молдавски. Под влиянием родни, переменилась и Сонюшка. Стала поглядывать на муженька-неудачника вроде как свысока и временами на него даже поцыкивать: не умел сибиряк копейку выкручивать, не способен как южане оборачиваться и каждую кроху к себе тянуть. Другая у сибиряков душа, не мелочная. Да разве здесь поймут?

Так бы и погиб казак на молдавщине, если бы не геройский батька его, который в своей округе был известен не иначе, как Коля-партизан. Надо отдать ему должное, Николай Иванович считался в своей среде личностью весьма колоритной. Добродушный и обаятельный обладатель не то чтобы большой, а просто таки внушительной фигуры и соответствующего ей баса с колокольным оттенком, он имел всего лишь один приобретенный и скрываемый недостаток, который проявлялся у Николая Ивановича исключительно по великим праздникам. Секрет в том, что обычно Николай Иванович Романов спиртного старался не употреблять. И не потому, что имел склонность к воздержанию и аскетизму, а в силу скрытой для обывательского взгляда причины: жестокой контузии, настигшей его в военные годы. Обычно спокойный и благодушный, Николай Иванович под воздействием алкоголя становился злобным и агрессивным. В голове у него что-то замыкало и прокручивалось в обратную сторону, до времен самой войны. И тогда он начисто выключался из реальности и снова начинал ощущать себя начальником особого отдела партизанского отряда имени Мехлиса со всеми вытекающими для окружающих нелегкими последствиями. После первой же рюмки Николай Иванович непременно заявлял, что по одному ему известным сведениям, третья мировая война уже началась и агенты мирового империализма переполняют Союз Советских Социалистических Республик. Но тайная мобилизация верных солдат Великой Отечественной уже началась и скоро все ее герои и участники будут призваны для получения оружия, чтобы восстановить государственность, взлелеянную Сталиным и порушенную Хрущевым и его последышами. Однажды, в плену галюцинаций, Николай даже забрался на крышу дома и открыл огонь из двустволки по пролетающим самолетам, вообразив очевидно, что это вражеские эскадрильи летят на бомбежку мирных полей. На канонаду приехала милиция, изъяла у ветерана ружье, а самого направила на общественно-полезные работы на целых пятнадцать суток.

Когда пенсионер и ветеран освободился из милицейского плена, он нашел в почтовом ящике письмо от сына из Молдавии, в котором тот рассказывал о житье на новом месте и приглашал в гости знакомиться с новой и многочисленной родней. Приглашение оказалось как нельзя более кстати, потому, что, после стрельбы по самолетам и отсидки, Николай Иванович на глаза соседям показываться стеснялся. Поэтому сборы на поезд до Кишинева оказались недолги. А дальше с ним произошли события, описание которых лучше доверить самому Николаю Ивановичу — все равно подробнее и красочнее никому не пересказать: «Ехать пришлось долго. В вагонах духота, шум, качает. И сильно мне эта дорога не понравилась. Думаю: занесло сыночка в глушь, в Тирасполь, не приведи господи вспомнить. Ну, значит, доехал я, прибыл как полагается. Вовка меня на своей тачке встретил и к самому дому доставил, честь по чести. Выхожу, оглядываюсь. Вижу, домище не по-нашему поставлен. То ли из кирпича, то ли из глины слеплен, весь белый, а что под известью — не разберешь. Может быть и навоз. И сильно мне это, братцы, не понравилось.

Хата не мала, а родственников и знакомых поглазеть на меня понабежало множество. Не помещаются. Потому стол в саду накрыли, под вишнями, длиннющий, как на поминках. А вишня уж переспела вся, да еще и не убрана и чуть ветерок, так прямо на стол в стаканы и за ворот сыплется. А от нее у меня пятна на рубашке. И сильно мне это не понравилось.

По случаю моего приезда садят меня во главе стола, на почетное место. Вовка с Софьей поблизости. А вдоль стола — до противоположного торца, как мишени в тире, молдавские родичи разместились. Все из себя черные, носы как у грачей длинные и между собой регочут не по-нашему: гыр-гыр-гыр, гыр-гыр-гыр. Не с кем после рюмки словом перемолвиться, если захочется. Только теперь я понял, куда попал. И сильно мне это не понравилось.