Глаза Фемиды

По данной на всякий случай телеграмме начинающего оперуполномоченного Ермакова, Колонтайца сняли с парохода на пристани Сургут и, не объясняя причин задержания, препроводили «в холодную». Именно в «холодную», поскольку в царские времена Сургут, изначально возведенный казаками-первопроходцами как городострог на торговом пути, после ликвидации за ненадобностью государевой таможни, во избежание упадка и вымирания, был определен как место ссылки исключительно политических, для которых тюрьма считалась излишеством. Последний сургутский становой пристав вообще не видел в ней надобности, из-за отсутствия нуждающегося в ней контингента и собирался ликвидировать. Весь Север тюрьма, да еще какая. А для весьма редких уголовных и пьяных буянов хватало и обычного амбара приспособленного под «каталажку». (Слово это сохранилось в арестантском лексиконе со времен еще парусного флота, на котором существовал порядок забуянивших или проштафившихся матросов выдерживать до прихода в чувства в «такелажке» — кладовой для парусов и канатов). По этой самой причине Сургут накануне революции обходился без тюрьмы. Пришедшие на смену самодержавию, совдепы не изменили традиции амбарного содержания арестантов, оставив ту же каталажку, но уже переоснастив ее в соответствии с требованиями времени и политической обстановки трехэтажными нарами из теса.

В зависимости от требований момента и времени года, каталажка то наполнялась, то опоражнивалась, но большей частью — пустовала из-за отсутствия постояльцев и миролюбивого характера населения. Поэтому милицейское начальство даже и не задумывалось о строительстве новой «камеры предварительного заключения» — чтобы без острой надобности не тревожить Управление и не привлекать к себе вышестоящего внимания.

В эту самую вонючую «каталажку» и впихнули Колонтайца после задержания без предъявления каких-либо обвинений, пообещав по приезду Ермакова разобраться.

Мудрый начальник райотдела милиции майор Рыбаков, поднаторевший в «психотехнике», в другие времена не озаботился бы задержанием проезжающего, а позволил ему проследовать до Самарово — территории смежного райотдела, где и оперативников, благодаря близости окружного начальства побольше и камера предварительного заключения капитальнее обустроена. Продублировал бы радиограмму в округ — и дело с концом. С парохода куда он денется.

Но обстоятельства сложились так, что майор Рыбаков не мог себе позволить даже слегка расслабиться — над ним самим нависла угроза.

Беда пришла нежданно и откуда не ждали — со стороны госбезопасности. Дело в том, что на территории Сургута с недавних пор проживал Спецпоселенец, состоявший под неустанным надзором оперуполномоченного госбезопасности по району — лейтенанта Охотникова. Поднадзорный Николай Николаевич Захаров жил одиноко, нигде не работал и ни с кем не пытался общаться, испытывая затруднения, не столько из-за ограничений со стороны надзирающих органов, сколько вследствие собственного слабого умения изъясняться по-русски. Секрет в том, что несмотря на вполне русское имя и фамилию, носитель их был самым настоящим греком из Афин Никосом Захариадисом, генеральным секретарем компартии Греции. Точнее, бывшим генеральным секретарем, который на свою беду усомнился в правильности международной политики проводимой ЦК КПСС и позволил себе иметь по этому поводу свое мнение.

Мнение иметь никому не возбраняется — другое дело его высказывать. Это, сами понимаете, чревато… А Захариадис высказался не к месту. В ЦК КПСС его высказывание по достоинству оценили и сделали оргвыводы. Не для того Кремль подкармливал «братские» компартии на деньги самоотверженного советского народа, чтобы их лидеры имели мнения отличные от официальной линии КПСС. Руку кормящего — да не кусают. Чтобы напомнить Захариадису эту истину, второй раз высказаться представителя братской компартии пригласили уже в Москву, на Политбюро. Окрыленный вниманием старших братьев, Никос поспешил из солнечных Афин в хмурую туманную Москву. И навсегда исчез с политической сцены. Зато в сумрачном Сургуте появился Николай Николаевич Захаров, определенный до конца жизни под надзор КГБ. Проживал Захариадис одиноко, серо, скучно, в контакты ни с кем не вступал. Чем вгонял в тоску лейтенанта КГБ Охотникова, незадолго до этого повышенного в звании и переведенного в порядке поощрения из Гыданской тундры, где он отличился в операции по пресечению идеологической диверсии империалистических разведок, которые с северных территорий США и Канады воздушными шарами через Северный полюс направляли в Советское Заполярье пачки листовок подрывного содержания. А чтобы привлечь к ним внимание неохочих до пустого чтения аборигенов тундры, оборотная сторона прокламации была оформлена в виде сторублевой купюры с портретом Ленина. Дореформенная сторублевка, размером с половину тетрадного листа с подрывным текстом на обороте, разлетелась по тундрам и не всей массой затерялась в бескрайних просторах.