Глаза Гейзенберга

– Инстинкт, – сказал Глиссон. Слово несло в себе компьютеризированную законченность, чувство нечеловеческой логики, от которой невозможно было скрыться, – Борьба – это инстинкт людей. Война. Насилие. Но их жизненные системы поддерживались таким тонким балансом на протяжении многих тысяч лет. За это они заплатили страшную цену – спокойствие, отвлеченность, скука, и вдруг приходит насилие со своими требованиями, а их способность изменяться, приспосабливаться давным-давно атрофирована. Их рвут противоречия, и они все дальше и дальше уходят от той линии вечной жизни. Скоро они умрут.

– Война? – Свенгаард слышал истории о насилии, от которого оптимены сохраняли народ, – Этого не может быть, – сказал он, – Наверное, это какая-то новая болезнь. Или… – Я изложил вам факт, как вычисленный до последней частицы логики, – сказал Глиссон.

Калапина вскрикнула:

– Что они говорят?

Она отчетливо слышала слова пленников, но значение их ускользало от нее. Они говори абсурдные вещи. Она слышала слово, регистрировала его, но следующее слово заменяло его без связи с предыдущим. Не было логической связи. Только одни непристойности. Она схватила руку Шруилла:

– Что они говорят?

– Через минуту мы допросим их и узнаем, – сказал Шруилл.

– Да, – сказала Калапина, – Давно пора.

– Как это возможно? – выдохнул Свенгаард. Он видел, как две пары танцуют на скамейках высоко в конце зала. Были пары, которые обнимались, занимались любовью. Два оптимена начали кричать друг на друга справа от него – нос к носу. Свенгаард чувствовал, что наблюдает, как здания рушатся, земля разверзается и изрыгает языки пламени.

– Наблюдайте за ними! – сказал Глиссон.

– Почему они не могут найти компенсацию за это… изменение? – спросил Свенгаард.

– Их способность к компенсации атрофирована, – сказал Глиссон, – И вы должны понимать, что сама компенсация – это новая окружающая среда. Она создает еще больше требований. Посмотрите на них! Они прямо сейчас выходят из под контроля.

– Заставьте их заткнуться! – закричала Калапина. Она вскочила на ноги, стала приближаться к пленникам.

Гарви следил зачарованный и до смерти запуганный. В ее движениях была разбалансированность, в каждом рефлексе – за исключением гнева. Из ее глаз на него летела огненная ярость, сильная дрожь сотрясала все его тело.

– Ты! – сказала Калапина, указывая на Гарви, – Почему ты уставился на меня и бормочешь? Отвечай!

Гарви застыл в молчании, не из-за страха перед ее гневом, а от неожиданного понимания возраста Калапины. Сколько же ей лет? Тридцать, сорок тысяч? Может быть, если она была из самых первых – восемьдесят тысяч или даже более?

– Высказывайся и скажи, что ты хочешь? – потребовала Калапина, – Я, Калапина, приказываю это. Подчинись сейчас, и, вероятно, мы будем снисходительны потом.

Гарви уставился на нее не в силах вымолвить слово. Она, казалось, не осознает, что происходит вокруг.

– Дюран, – сказал Глиссон, – Вы должны помнить, что существуют тайные вещи, называемые инстинктами, которые направляют судьбу по неисследованным потокам реки. Это изменение. Посмотри, оно вокруг нас. Изменение – это единственная константа.

– Но она умирает, – сказал Гарви.

Калапина не могла понять смысла его слов, но она ощущала, что тронута чувством заботы о ней в его голосе. Она проверила догадку с помощью браслета с табло Шара. Забота! Он заботится о ней, о Калапине, не о себе или своей жене!

Она вошла в странную обволакивающую ее темноту, рухнула во весь рост на пол, протягивая руки к скамейкам.

Безжалостный смешок сорвался с губ Глиссона.

– Мы должны что-то сделать для них, – сказал Гарви.

– Они должны понять, что они делают с собой! Неожиданно Шруилл зашевелился, взглянул вверх на противоположную стену, увидел темные пятна сканнеров, которые были отключены, покинуты теми оптименами, которые не могли попасть в зал. Он почувствовал внезапную тревогу о приливах в толпе вокруг. Некоторые люди уходили – раскачивались, убегали, смеялись… «Но мы пришли допрашивать пленников», – подумал Шруилл.

Истерия в зале медленно давила на чувства Шруилла. Он посмотрел на Нурса.

Нурс сидел, закрыв глаза, бормоча про себя, – Кипящее масло, – сказал Нурс, – Но это слишком неожиданно. Нам нужно что-то более тонкое, более выносимое.

Шруилл наклонился вперед:

– У меня вопрос к человеку Гарви Дюрану.

– Что это? – спросил Нурс. Он открыл глаза, дернулся вперед, успокоился.

– Чего он надеялся достичь своими действиями? – спросил Шруилл.

– Очень хорошо, – сказал Нурс, – Ответьте на вопрос, Гарви Дюран.

Нурс тронул свой браслет. Пурпурный пучок света придвинулся ближе к пленникам.

– Я не хотел, чтобы вы умирали, – сказал Гарви, – Только не это.

– Отвечайте на вопрос! – разъярился Шруилл. Гарви проглотил комок:

– Я хотел… – Мы хотели иметь семью, – сказала Лизбет. Она говорила ясно, рассудительно, – Это все. Мы хотели жить семьей, – В глазах у нее появились слезы, и она подумала, каким бы мог быть ее ребенок. Конечно, никому из них не удастся выжить в этом безумстве.

– Что это? – спросил Шруилл, – Что это за чушь такая семья?