Глаза и уши режима: государственный политический контроль в Советской России, 1917–1928

Таким образом, открытый политический плюрализм 1917 года, способный воспитать у российских граждан привычку к четкому определению своих политических убеждений, с 1918 года постепенно сменяется диктатом однопартийной системы, требовавшей от населения политического подчинения, повиновения и одобрения. Плюрализм политических настроений, тем не менее, продолжал существовать, приобретая все более скрытые и мозаичные формы. Это противоречие между официальным политическим фоном, стремившимся продемонстрировать сознательное сплочение широких трудящихся масс вокруг коммунистической партии, и реальным многообразием политических настроений отразилось в материалах политического контроля.

***

В «зеркале» политконтроля отразилось все огромное многообразие повседневной жизни, размышлений, настроений и чувств российского общества 1918–1928 годов. Для основной части общества решающим фактором отношения к власти являлось их экономическое положение, которое при всех внешних успехах в восстановлении и развитии хозяйства самими людьми ощущалось как достаточно низкое. У различных социальных и профессиональных групп отсутствовала четкая уверенность в завтрашнем дне. Безработица в городе, аграрное перенаселение деревни, незащищенность многих районов от угрозы голода в случае неблагоприятных климатических условий; низкая зарплата в промышленности, крайне малые ассигнования на культуру, социальная необеспеченность инвалидов и стариков, ограниченные возможности для социальной ротации молодежи — все это вызывало растущую неудовлетворенность существующим положением и раздражение против властей. Это недовольство усиливалось тем, что партийные лозунги середины 1920-х годов («режим экономии», «опасность войны» и т. п.) не обещали быстрого изменения экономической ситуации.

Идеалы революции все чаще сталкивались с малопривлекательной реальностью. Духовное сознание искало для себя прочной опоры. Реальный европейский капитализм 1920-х (с классовыми битвами в Англии, Германии и Франции; фашистским движением в Италии), находившийся на историческом перепутье, выглядел малопривлекательно для большей части российской интеллигенции и не мог выступать в качестве желаемого идеала. В этой ситуации, используя материалы политического контроля, можно говорить о нескольких основных типах духовных устремлений российского общества 1920-х: вера в скорый крах капитализма и победу мировой революции, нередко окрашенная в воинствующие религиозные тона; надежда на постепенное обретение Россией своего собственного пути, сочетающего традиционные ценности и революционное обновление; поиск и укрепление религиозных устоев.

Одновременно в обществе распространялась бездуховность, «мораль выгоды», не имевшая твердых нравственных принципов, чему способствовал культивировавшийся властью примитивный атеизм, насаждавшиеся страх и лицемерие. Духовное сознание значительной части населения все эти годы (1918–1928) в немалой степени питалось социальными мифами, имевшими определенную идеологическую окраску и несшими заряд политической злобы и ненависти: «жиды-коммунисты», «буржуи», «кулаки», «нэпманы», «спецы», «бюрократы» и т. п. В частности, получил сравнительно широкое распространение в середине 1920-х годов, особенно в городах, антисемитизм, давший возможность части общества выразить не столько национальную, сколько социальную неприязнь.

Политический раскол общества не был преодолен после Гражданской войны. Политически активные слои в большинстве своем с крайней подозрительностью и ненавистью относились друг к другу. Несмотря на преследования, до конца 1920-х годов продолжали существовать и действовать группы антикоммунистической направленности, выражавшие широчайший политический спектр настроений российского общества. Попытки либеральных кругов, интеллигенции и служащих, продвигать идеи постепенного смягчения политических запретов, допуска к реальному участию в управлении, хотя бы на нижних уровнях, встречались властными структурами почти всегда враждебно. Подавляющая часть населения в 1920-х годах относилась к политической жизни с апатией, ограничивая свое участие в ней становившимися постепенно обязательными ритуальными обрядами (демонстрации, митинги, собрания и т. п.) и стараясь приспособиться к реальной политической ситуации.

На наш взгляд, в середине 1920-х в политических настроениях и поведении общества возник своеобразный парадокс. С одной стороны, недовольство экономической ситуацией, поведением местных властей приняло такие масштабы, что любая попытка действительно свободных выборов обрекала коммунистическую партию на поражение. Вместе с тем в эти годы не существовало серьезной угрозы самому режиму. И дело, как представляется, не только в политических репрессиях и страхе перед ними, на что делают упор многие авторы.