Глаза языка

И это радикальное отличие его риторики объясняется тем, что письмо - парадоксальным и завораживающим образом - рассматривает оппозицию сакрального и светского языков как эффект риторики. В сущности, словно бы говорится здесь, в сущности, то есть в глубине бездны, есть всегда только

сакральный язык. Язык всегда един, он не страдает оппозицией, и, по крайней мере, в случае с ивритом, который не есть просто случай в ряду других, существует только сакральный язык. Он рожден сакральным и не может быть десакрализован так, чтобы он не перестал при этом быть тем, что он есть: конкретным языком, языком как таковым. Шолем словно хочет сказать нам: эта секуляризация, о которой говорят, о которой я говорю, которую я здесь изобличаю, на которую жалуюсь, против которой предостерегаю, - ее не существует, это всего лишь «такая манера выражаться» [une facon de parler]. Это выражение «такая манера выражаться», которое также есть некая манера выражаться, - Шолем употребляет его по-французски в немецком тексте, и мы еще вернемся к этому риторическому способу говорения о риторике. То, что секуляризация, о которой идет речь, есть лишь «манера выражаться», не делает феномен менее драматичным, менее опасным, несущественным - наоборот.

Эта тема звучит с первых строк письма, после того как появляется образ вулкана и намек на опасность, вызывающую бoльшие опасения (unheimlicher), чем арабская нация, на это «неизбежное следствие сионистского проекта». Шолем, таким образом, только что признал (и в этом признании - вся серьезность его исповеди, если иметь в виду общеизвестный антисионизм его адресата), что проблема болезненнее и страшнее любой другой опасности чисто политического характера. Эта болезнь языка есть также политическая болезнь, но она не есть детская болезнь сионизма. Это «неизбежное следствие» внутренне присуще любому проекту сионистского национального государства. Шолем продолжает: «…как быть с «актуализацией» древнееврейского языка? Этот сакральный язык, которым питают наших детей, - не есть ли он пропасть, которая рано или поздно непременно разверзнется? Здешние люди, определенно, сами не понимают, что делают. Они думают, что они секуляризовали древнееврейский язык, лишили его апокалипсического острия. Но это, конечно, не так. Секуляризация языка - это лишь такая манера выражаться, устойчивое выражение».

Возможно, существует необходимая связь между метафорой или риторикой бездны и утверждением, согласно которому секуляризация, в конечном счете, - это не более чем риторический оборот. Действительной секуляризации не бывает, -подсказывает нам эта странная исповедь. То, что легкомысленно называют «секуляризацией», не имеет места. Этот поверхностный эффект не затрагивает сам язык, остающийся сакральным в своей бездонной внутренности. Этот способ перемещения по поверхности языка характеризуется эпифеноменальностью. В то же время, это и эпифеноменальность способа говорения о языке, наш метаязык, наша манера выражаться по поводу языка. Секуляризованный язык будет, таким образом,

лишь металингвистическим эпифеноменом, некой риторикой, таким «способом говорения», риторическим эффектом метаязыка. Но мы не должны скрывать от самих себя, что этот эффект достаточно массивен, чтобы в принципе затронуть тотальность языка, называемого техническим, объективным, научным, может быть, философским.

Но поскольку Шолем, по-своему, утверждает, что нет и не может быть метаязыка, светский язык в качестве метаязыка не существует в самом себе, у него нет ни собственного присутствия, ни собственной устойчивой содержательности. Название для него - «манера выражаться», то есть вести себя в отношении единственного языка, который есть, который устойчив - священного языка. Вести себя, соотносить себя с ним, тяготеть к нему - это все еще вести себя в нем, все еще говорить на нем, пусть даже для того, чтобы его отрицать. Невозможно избегнуть необходимости говорить на сакральном языке, в лучшем случае можно избегать говорить на нем, это значит, все еще говорить на нем в отрицании, в уклонении, в рассеянии, подобно сомнамбулам над пропастью.