Глаза Клеопатры

— Думаете, не мог? — переспросил режиссер. Было видно, что этот спор идет у них не в первый раз. — Да Сталин под конец жизни накуролесил не меньше, чем Павел I. Он своими руками отстранил от себя и уничтожил преданных ему людей. Сам загнал себя в ловушку.

— Это потому, что он взвалил на себя непосильную ношу. Невозможно управлять такой огромной страной в одиночку, все держать в памяти, но он никому не доверял… в отличие от короля Лира. Вот и надорвался.

— Ну как его не пожалеть! — иронически хмыкнул режиссер. — Скажите, а пытаться в одиночку управлять такой огромной страной, по-вашему, не безумие? Это не значит отрываться от реальности? Вот и Лир взвалил на себя непосильную ношу, он сам в этом признается. Конечно, он неискренен, он говорит только для того, чтобы его тут же опровергли, чтобы ему польстили, но тем не менее говорит чистую правду. Поймите, главный вопрос пьесы: как отдать власть и в то же время сохранить ее?

— По-вашему, именно так вопрос стоит для Лира? — осведомился Великий Актер.

— Для кого вопрос стоит именно так, вы знаете не хуже меня. Для Лира — безусловно, — ответил режиссер. — Это универсальный вопрос для любого тирана. В том числе и для Сталина.

— А я думал, эта пьеса — об отношениях отцов и детей.

— Верно. Отцов и детей, испорченных квартирным вопросом. — Взгляд режиссера блеснул лукавством. — Хорошо, считайте это дворцовой интригой. Лир подстраивает дочерям ловушку. Между прочим, Регана с Гонерильей сами об этом говорят в следующей сцене. Они не верят, что Лир откажется от власти, что он отдаст им земли. Они боятся его. Вся эта щедрость может обернуться провокацией. Вполне в духе Сталина.

Никита вспомнил, как они с Ниной обсуждали, мог ли Сталин испытывать угрызения совести. Он поглядел на Нину и увидел, что она тоже смотрит на него. Она кивнула. Никита понял, что она тоже об этом вспомнила.

— Еще раз вам говорю, — устало повторил между тем Великий Актер, — Сталин держался за власть всеми присосками и прекрасно знал, как она работает. Конечно, за Кремлевской стеной он был оторван от реальной жизни, но не настолько, чтобы ради эксперимента отдать то, на чем зиждется власть. А то, что вы предлагаете, — это не Сталин, это, извините, какой-то Жириновский!

— Вот! — вскричал режиссер, вскакивая с места.

Одним прыжком, как показалось Нине, он очутился на сцене. «Обезьяна с тигром», — вспомнилось ей лицейское прозвище Пушкина.

— Вот и дайте мне Жириновского! — воскликнул Галынин и вдруг, тыча пальцем в Великого Актера, заговорил с характерными, всей стране знакомыми запальчивыми интонациями человека-партии: — Вот ты! Ты мерзавец! Ты у меня попляшешь! Я тебя первого к стенке поставлю, первого! Однозначно!

Это был показ, знаменитый галынинский показ. Это было так смешно, что даже Нина и Никита, которым было велено сидеть тихо, рассмеялись в голос. Все актеры на сцене хохотали, Великий Актер сгибался пополам, хлопал себя по коленям и утирал выступившие на глазах слезы.

А повеселевший режиссер как-то сразу похорошел и стал симпатичным. С улыбкой на лице он немного походил на голливудского актера Кларка Гейбла.

— Вот и дайте мне Жириновского! — повторил он, отсмеявшись. — Я не прошу портретного сходства, но дайте мне вот этот занос, эту оторванность от действительности, легкое парение над ней. Ваш герой должен быть как будто немного под газом. Поймите, для него власть давно стала абстракцией. Ему хочется ощущать ее… осязать. Вот он и вымогает у дочерей доказательства верноподданности. Он же ни минуты не сомневается, что бразды правления останутся в его руках.

— Я понял. Это было безумно смешно, но, кажется, я понял. Дайте мне минуту, — попросил Всеволод Максимильянович.

— Я могу изобразить Жириновского, — вызвался молодой актер, сидевший на третьем ярусе сбоку, свесив одну ногу и подобрав под себя другую.

Нина его узнала — он играл роль «От автора» в «Онегине» — и догадалась, что здесь он будет играть Шута.

— Не надо, Юра, — отозвался Николай. — Не будем отбивать хлеб у Максима Галкина.

Великий Актер снова появился на третьем ярусе и начал произносить слова роли, но теперь монолог зазвучал совсем по-другому. Он не подражал Жириновскому, но еле заметное сходство все же чувствовалось. Он говорил возбужденно и слегка сглатывал слоги. Наверное, зрители на спектакле услышат что-то мучительно знакомое, но так и не поймут, в чем дело, подумала Нина. Как бы то ни было, безумный монолог Лира вдруг стал осмысленным, темные места прояснились. Сцена пошла, дочери, стоявшие ярусом ниже, начали отвечать отцу.

Нина открыла свою папку, извлекла альбом и толстый мягкий карандаш и принялась делать зарисовки.

Когда репетиция закончилась, Никита сказал Николаю, что хочет заехать посоветоваться с Верой Васильевной. Так уж у них повелось: с Николаем он был на «ты», с Верой — по отчеству и на «вы».

— Тебя Леша отвезет, — повернулся он к Нине.

— Поедемте с нами, — пригласил ее Николай.

— Нет, спасибо, но я лучше поеду домой, — отказалась Нина. — Есть кое-какие идеи, хочу поработать.

Никита поддержал ее: