Глаза Клеопатры

Это был легкий эскиз, сделанный несколькими стремительными линиями. Женщина на рисунке была изображена вполоборота, чуть ли не со спины, лицо, почти лишенное черт, казалось размытым, угадывались лишь короткие, уложенные в прическу волосы, глаза, едва намеченные густыми, видимо, сильно накрашенными ресницами, да вздернутый нос. На рисунке были проработаны главным образом складки платья. Но что-то в ее прихотливой позе, во взмахе руки показалось ему безумно знакомым. Заинтригованный, Никита взял рамку и вынес в столовую, поближе к свету.

В этот момент в столовую вошла Нина и начала расставлять тарелки.

— Что это? — спросил Никита. — Это ваше? У Павла я никогда этого раньше не видел.

— Да, мое, — сдержанно ответила Нина. — Это эскиз платья. Я модельер.

— Готов поклясться, я знаю эту женщину.

И опять словно тень пробежала по ее лицу.

— Вряд ли. Это просто фантазия. Садитесь, ужин готов.

Он поставил рамку на подоконник.

Ужин оказался изумительным. Нина приготовила салат «Цезарь» с гренками, креветки в пряном соусе и камбалу, жаренную на решетке, с молодой картошкой. Все это было сервировано красиво, как в ресторане. Она зажгла свечи.

Никита чокнулся с ней бокалом белого вина и предложил перейти на «ты».

— Это потрясающе! Не помню, когда я в последний раз так вкусно ел.

— Ничего особенного, — пожала плечами Нина. — Меню самое немудрящее.

— Дело не в меню, а в том, как все приготовлено и подано. Ты могла бы быть…

— Кухаркой? — спросила она насмешливо.

— Ну почему кухаркой? — Никита оглядел стол. — Модельером еды!

— Красиво звучит, — усмехнулась Нина. — Надо будет об этом подумать. Если придется менять профессию.

Никита понял, что невольно ее обидел. Или задел. Был в ее словах, в интонации какой-то ускользавший от него подтекст.

— Между прочим, приглашение в ресторан остается в силе, — озабоченно нахмурился он. — Теперь я просто обязан чем-то ответить на этот роскошный пир. А сам я готовить не умею.

— Как же ты здесь питаешься?

— Приходит женщина из местных, готовит мне завтрак и иногда обед. Ужинаю я обычно в ресторане или у друзей. Кстати, если хочешь, могу прислать ее к тебе. Она и готовит, и убирает.

— Нет, спасибо, — отказалась Нина. — Люблю все делать сама.

— Как же это получилось, что ты оказалась здесь одна? — спросил Никита.

— А что тут особенного? Я устала, мне хотелось отдохнуть, ни с кем не общаться, вести растительный образ жизни.

— И вместо этого общаешься с нахалом, который обидел твою собаку и навязал тебе свое общество. Намек понял. Кстати, где Кузя?

— Бегает во дворе. А как это получилось, что ты не любишь собак?

— С чего ты взяла? — вскинулся было Никита, но тут же сник. — Ну хорошо, не люблю. Не то чтобы не люблю, а… не доверяю. У меня в детстве был случай. Родители мне внушали, что собака — друг человека и так далее. Вот я однажды взял и погладил соседского фокстерьера. А потом мне делали уколы в живот. На всякий случай. Когда тебе пять лет, это впечатляет.

— Родители тебя неверно сориентировали, — задумчиво покачала головой Нина. — К собакам… да не только к собакам, ко всем живым существам надо относиться с уважением, а не лезть с нежностями. Тем более к фокстерьеру. Фокстерьер — собака серьезная, охотничья. Может, его специально дрессировали, чтобы он не принимал ласки от чужих.

— Я усвоил урок и теперь всех собак уважаю. На почтительном расстоянии.

— Но Кузя не кусается. — Нина встала и начала собирать тарелки.

— Чур, посуду мою я, — встрепенулся Никита.

— Посуду вымою я, — покачала головой Нина. — Этот процесс я не доверяю никому. Давай выпьем кофе в гостиной.

Он все-таки отнял у нее поднос и прошел за ней в кухню. Нина впустила со двора своего пса и, поставив перед ним миску с собачьей едой, принялась мыть посуду. Кузя обнюхал Никите ноги, вильнул хвостом и уткнулся в миску.

— Ты иди, — сказала Нина, — располагайся. Я сейчас все принесу.

— Тут есть посудомоечная машина.

— Я их не приемлю как жанр. Все равно, прежде чем ее загружать, посуду надо вымыть. И вообще я с механизмами на «вы». Боюсь сделать что-нибудь не так.

С этим механизмом даже технарь Никита был на «вы». В Москве у него была домработница, которая тоже поначалу отнеслась к посудомоечной машине скептически, но он сумел ее убедить, рассказав, как в 1998 году, после дефолта, жена одного из его сослуживцев заявила, что скорее будет голодать, но не откажется покупать «таблетки» для посудомоечной машины. А у Нины и без машины все выходило так ловко и споро, что он подчинился.

Уходя в гостиную, Никита прихватил с подоконника загадочный эскиз, но не поставил его на полку, а начал рассматривать. Вошла Нина, опять с полным подносом. Она успела накинуть на плечи белую ажурную шаль.

— Ну скажи мне, кто это? — спросил Никита, пока она расставляла чашки на столике. — А то я теперь буду мучиться.

Она взглянула на него, и у Никиты — уже не в первый раз — возникло чувство, что, сам того не желая, он задевает какую-то болевую точку. Разговор с этой женщиной напоминал хождение по минному полю.