Глаза ночи

— О Господи! — Ксавье схватил Бренвен, притянул ее к себе и прижал к своей груди. — Поплачь, — пробормотал он, — ну-ка поплачь обо всем, о чем хочешь. — Успокаивающий тон его голоса был предназначен для нее, но слова он говорил для себя. — И ты все это держала при себе, в глубине души, правда? Не удивительно, что иногда мне казалось, что ты ускользаешь куда-то, и я не могу достать тебя. Ты сходила с ума от беспокойства, но прятала все это глубоко внутри. О, Бренвен, любимая, мне так жаль тебя!

Он прижимал ее к груди, укачивал, как младенца, и думал: «Ну и парочку же мы составляем! Она со своей потерянной любовью, и я, запертый в своих отношениях любви-ненависти с Церковью». Он гладил ее по голове, и ревность, которую он чувствовал раньше, исчезла, тут же была забыта. Он держал ее в объятиях, а ее слезы были настолько обильными, что он чувствовал: его рубаха уже промокла насквозь до самой кожи.

Чтобы отвлечься от своих собственных волнений, Ксавье углубился в мысли о Бренвен. Она любила этого мужчину до сих пор, это очевидно, понимала ли она сама это или нет. Что ж, он задал вопрос и получил ответ на него. Решил ли он таким образом мучившую его дилемму? Нет, не совсем. Его проблема заключалась в том, что он действительно был уверен, что его Церковь не права, не позволяя своим священникам жениться. Много недель назад он понял, что любит Бренвен достаточно, чтобы жениться на ней — если бы это было возможно для него и если бы сама Бренвен захотела этого. Ирония была в том, что, любя ее так сильно, он не мог просто вступить с ней в связь. И дело тут было уже не в Церкви, которая высказывая свое недовольство теми священниками, которые имели связи, все же не вышвыривала их за это, не лишала сана. На самом деле Ксавье метался, он еще не знал точно, чего он хочет в своей жизни, но чувствовал, что не останется до конца жизни отцом К. — уличным священником. Ксавье мучили подозрения, что причиной, по которой он сможет когда-либо оставить свое поприще священника, непременно будет женитьба. Он был глубоко религиозным человеком, но он был также и любящим мужчиной. Ему уже трудно было представить свою дальнейшую жизнь без Бренвен. По правде говоря, он запутался.

Бренвен зашевелилась в его руках.

— Я промочила твою рубашку насквозь.

Он заставил себя подняться и даже выдавил некое подобие улыбки. Она никогда не узнает, насколько сильно он хотел бы утешить ее, снять боль тем же способом, что и она тогда, зимой, спасая этого своего друга.

— Поверь мне, — сказал он, — мокрая рубашка — это наименьшая из моих проблем в настоящий момент. Давай вернемся в дом и выпьем чего-нибудь холодненького. Например, пива. Думаю, нам обоим станет легче.

— Да. Ксавье, спасибо тебе. Я думаю, мне просто нужно было выплакаться.

Они прошли, взявшись за руки, к его машине — старенькому «шевроле», который бегал еще довольно прилично. Он мог бы купить себе автомобиль и поновее, но считал, что новый автомобиль будет казаться неуместным у дома № 622.

Все время, пока они ехали, Бренвен была тихой и задумчивой. В доме она сразу же пошла мыться, пока он проверял, кто ему звонил за время его отсутствия, потом прошла на кухню и открыла две банки пива. Он вытащил пакет чипсов из одного шкафа и стакан для Бренвен — из другого; сам же он предпочитал пить пиво из банки. В то время как они ехали домой, он решил, что непременно должен поговорить с ней обо всем этом прямо сегодня, сейчас. Тем более что в доме было тихо и вряд ли им кто-нибудь помешает.

Один взгляд на ее лицо, когда она вошла в кухню, тут же заставил его изменить свои намерения. Бедняжка была настолько бледна, что ее черные ресницы выглядели как мазки сажи на алебастре. Белая прядь в волосах выделялась, как луч маяка в черном небе, и он внезапно вспомнил ее рассказ, при каких обстоятельствах она у нее появилась. Не приняв никакого осознанного решения, он услышал, как говорит ей, дав сделать несколько глотков пива:

— Ты все еще любишь этого человека, Бренвен. Ты знаешь об этом, не так ли?

Она сказала:

— Да, но я недостойна его. Я причинила ему столько горя. Если бы только я не думала так высокомерно, что лучше знаю, как будет лучше для нас обоих, он был бы сейчас дома, жив и здоров. И по правде говоря, Ксавье, я не понимала своих чувств до тех пор, пока он не приехал в тот самый раз зимой. Я пыталась забыть его. Я уверена, что я смогла бы забыть, если бы только он тогда не вернулся.

— Ты ничего не забыла, ты только подавляла свои чувства. А истинные чувства имеют обыкновение от этого только расти, увеличиваться, а не исчезать. Они могут также искажаться. Гораздо лучше выпускать их наружу, как птиц — в конечном итоге это гораздо менее болезненно. — Он подмигнул ей и усмехнулся. — Ну, как тебе моя проповедь? По крайней мере, нас так учили в семинарии. Но сам-то я не большой специалист в этом деле.

Бренвен попыталась улыбнуться, и оказалось, что это вполне ей по силам.