Глаза ночи

Эллен, на которой было длинное мягкое платье из золотистого кашемира, свернулась рядом со своим мужем на кожаном диванчике. Бренвен в пурпурной шерстяной юбке и светло-зеленом пуловере обеспокоенно сидела в глубоком кожаном кресле. Уилл, который сидел точно в таком же кресле, снова потер рукой лоб и прокашлялся.

— Мне бы хотелось рассказать вам, что произошло, — начал он.

— Ты уверен, что ты действительно хочешь этого? — нейтральным голосом сказал Джим. — Тебе придется повторять свою историю снова и снова в течение нескольких следующих дней. Нам не хотелось бы оказывать на тебя давление. Мы хотели бы, чтобы ты считал этот дом местом, где можешь просто отдохнуть.

— Я хочу, чтобы Бренвен узнала об этом, — сказал Уилл, глядя прямо на нее, — и я подумал, что я просто… э-э… расскажу вам троим одновременно.

Эллен и Джим оба наклонили голову, чтобы показать, что они понимают его чувства, и Уилл начал свой рассказ.

— Мы не получили предупреждения, на которое я надеялся, перед восстанием. Я в течение нескольких недель пытался убедить Алету уехать из Тегерана вместе со мной и взять с собой Пола, но она не хотела сдвинуться с места. Я был расстроен этим и разнервничался, но продолжал тем не менее осуществлять свои планы, будучи уверен, что вовсе не опережаю события. В то утро все, казалось, произошло в один момент. Шум, крики, люди ворвались в дом и стали бегать по всем комнатам. У них были ружья, винтовки. Они застрелили Алету и Пола и некоторых слуг, которые пытались помешать им. Их застрелили прямо в спальне. Я находился в другой части дома, готовя деньги, паспорта и тому подобное. Я не знаю, почему они не прибежали ко мне, но они этого не сделали. Одна из служанок, женщина, ворвалась ко мне и сказала, что моя жена и сын мертвы. Она все тащила меня за руку, повторяя, что я должен выбраться из дома до того, как они вернутся, и что она отведет меня туда, где нет опасности. Но я не мог уйти, не увидев свою жену и мальчика…

Рассказ Уилла прервался, а его пальцы впились в ручку кресла. Его лицо было изможденным, но на нем не было никаких эмоций. В течение всего этого рассказа голос тоже оставался равнодушным.

— Они были такими… такими мертвыми! Я не знал, что делать. Совсем потерял соображение. До этого я был вполне собранным и беспокоился только, хватит ли нам денег, чтобы выбраться из страны, а после того, как я увидел их лежащими там, все как будто выключилось.

— У тебя был шок, — сказал Джим.

— Наверное. Как бы то ни было, женщина, имя которой я вспомнить не могу, взяла меня за руку и вывела из дома. Я думаю, что она накинула на меня что-то, какой-то плащ или накидку, но я не уверен в этом. Она держала меня за руку, и мы просто шли и шли сквозь все эти крики и убийства. Я до сих пор не могу понять, почему меня не убили.

— Если бы они поймали тебя, они использовали бы тебя в качестве заложника, — сказал Джим.

— Может быть. Я помню, как мы шли по улицам, а потом не помню абсолютно ничего, как будто бы потерял сознание или что-то в этом роде. Через пару дней я пришел в себя и понял, что нахожусь в доме у этой женщины, в крохотной комнатке без окон, в которой было жарко, как в печи, и что эта женщина, наверное, спасла мне жизнь. Я попытался открыть дверь, но она была заперта, и тогда я подумал, что они держат меня здесь как пленника — не заложника, это мне не приходило в голову, а именно пленника. Мне было все равно. Она приносила мне еду и воду, а кто-то из мужчин семьи выводил меня иногда, чтобы помыться в ванной. Они разговаривали со мной на фарси — я понимаю этот язык, но я не слушал и не разговаривал с ними. Видимо, я ел то, что мне приносили, но я не помню. Большую часть времени я спал.

Через некоторое время они стали оставлять дверь открытой на ночь. У них в доме был маленький внутренний дворик, и я думаю, что свежий воздух оживил меня. И кроме того, ночью было прохладнее. Я выползал во дворик и смотрел там на звезды. Наконец, через несколько дней или может быть недель, я понял, что они прячут меня. Они не могли меня держать в качестве пленника, потому что не забрали у меня ничего — даже денег, которые я хранил в специальном поясе, сняв его, когда она дала мне такую штуку, которую носят там местные жители, знаете, такая просторная, как платье — я носил ее, потому что в ней было прохладнее, чем в моей одежде. Я бросил пояс с деньгами в угол, и он все еще лежал там, и деньги были в нем, и рубин и два бриллианта, которые я зашил туда на самый крайний случай. Мне стало лучше после этого, после того, как я понял, что не являюсь для них пленником. Я стал больше есть, попросил что-нибудь почитать, и женщина принесла мне журналы. Но я все еще не разговаривал — я почему-то не мог разговаривать.

— Конечно, не мог! — сочувственно воскликнула Эллен.