Демид, заметив, что Карпо одобрительно кивнул, поднял пистолет и нажал на курок. Выстрел грохнул так неожиданно, люди были все поглощены ужасным зрелищем. Палач вдруг медленно осел на землю, а красное пятно на спине расплывалось ручейками крови.
Грохнул второй выстрел, люди бросились врассыпную, Демид бросил коня к гайдукам, махал саблей, краем глаз заметив, что его примеру последовали и друзья.
Палачи разбегались, искали своё оружие, не успевали его схватить, как их нагоняли взбесившиеся кони. Один гайдук уже лежал с рассечённой головой. Пан помещик сидел на земле с белым лицом, зажимая рану в животе окровавленной ладонью.
Майдан мгновенно опустел. Убежали и палачи-приспешники. Остались лишь связанные бунтари, горя глазами в ожидании избавления.
– Ивась, освобождай казаков! Режь верёвки! Карпо, собери оружие!
Ивась с бледным лицом спрыгнул с седла, трясущимися руками, едва не ранив несчастных, освободил от пут, бросился к привязанному. Тот крутил головой, торопя глазами, не в силах вымолвить слово.
– Пан казак, – закричал один из освобождённых, – надо изловить их, – кивнул на сидящего пана, уже готовившегося предстать пред высшим небесным судом. – Они могут привести подмогу из соседнего маетка!
– Хватай оружие и гони! Вот пистоль возьми – заряжен. Смотри не потеряй! – И Демид деловито подошёл к раненому пану. Тот глаз не поднял. Дух его готовился отлететь. Демид отошёл, обернулся к избитому, спросил: – Как ты? Кличут как?
– Хрящом кличут, пан казак. Я из москалей, но давно уже живу здесь. Да вот не стерпел, поднял голову.
– Тут тебе делать больше нечего, Хрящ. Семья есть?
– То-то и оно, пан казак. Куда мне от неё?
– Дурень! Тебя тут же забьют до смерти. На, передай жене немного, пока ты в бегах будешь. Проживёт, надеюсь. Руки-ноги есть, огородом кормиться будет, а ты иди к нам. Сдюжишь?
– А чего ж, пан казак! Я здоровья готов, раз такое дело, – и взял несколько монет серебром. – Можно я до детей?
– Валяй, но не шибко задерживайся. Скоро наши прибегут. Уходить будем.
Двое селян появились вскоре, но двигались медленно. Один поддерживал другого и даже Ивась понял, что случилось недоброе. В страхе заметил:
– Дядя Демид, кажись ранен... один.
– Поглядим, – недовольно бросил Демид и приблизился к кучке мужиков, толпившихся поблизости. – Что, селяне? Чего так притихли?
– Э, мил человек, – отозвался бойкий на язык мужик с бритым подбородком, – чего тут много говорить, когда паны и вовсе озверели. Сам глядел, что у нас деется.
– Богу дуду отдал ваш пан. На недельку вздохнёте хоть, пока наследники не нагрянут. Так?
– Так-то так, мил человек, да нам от этого как бы худо не случилось. Были многие из нас вольными казаками, да то времечко прошло. Жди теперь ещё больших притеснений. Вон Фома семью бросает. А что делать ему?
– Будто не привыкли к ярму! – зло вскричал Демид. – И остальное перетерпите. Такая доля у нашего народа. Кто виноват, что земли наши разодрали на шматки свои же? Теперь под Польшу отпали. Дурни, одно слово!
Ивась кликнул Демида.
– Добрый человек, – обратился к подошедшему Демиду раненый, – что присоветуешь мне, поранен я.
Демид склонился к кровоточащей ноге, из бедра которой обильно сочилась тёмная кровь.
– Рана пустяковая, одначе без знахарки трудно будет. Ползи к ней, и побыстрей. Тебя как звать будет? – повернулся он к второму мужику.
– Меня-то? Омелько, пан казак. Омелько Брыль.
– Я к чему? – продолжил Демид, провожая раненого, подхваченного мужиками. – Фома-москаль решил с нами уйти. Ты-то что решил?
Этот, ещё молодой мужик лет двадцати пяти, помялся, потом молвил неуверенно, потупившись:
– Видно, остаться здесь – самому в петлю залезть, пан казак. Да и мало что я могу здесь потерять. Всё и так отобрал проклятый! – И он бросил на сидящего ещё пана злобный взгляд своих карих глаз. – Пойду с вами, пан казак! Вот только коня я не догадался взять из конюшни пана.
– Это поправимо. Мимо поедем, заберём. И харчей не мешало бы прихватить побольше. А с оружием как?
– Да кто ж о нём вспомнил-то? Теперь надо и о нём подумать. Мы тех собак порешили, а оружие при них осталось. Да и в доме пана можно поживиться – там одни слуги да супруга остались. Блажит...
– Хорошо, Омелько. Приготовься, хотя, что тебе готовить? В доме пана заберёшь всё, что нужно. Семья есть?
– Уже нет, пан казак. Один я остался, – в голосе мужика слышны были неподдельное горе и озлобленность.
– Тогда и раздумывать нечего, – заметил Демид, избегая тяжёлой для мужика темы. – Скоро Фома вернётся – сядем и поедем. Темнеет, а мы всё ещё торчим тут. Поспешать надо. Где пистолеты?
– Ой, пан казак! Мы с перепугу всё побросали! Что теперь будет?
– Ивась, дождёшься Фому, догонишь нас, а мы поспешим, дело не терпит. К дому пана поспешайте.
Демид пустил коня скорым шагом, Омелько семенил рядом.
Дом пана голосил бабьими голосами. У крыльца топтался конюх и нерешительно поглядывал на приближающихся всадника и пешего.
– Ну-ка, приятель, – грубо молвил Демид конюху. – Оседлай нам пару лучших коней, да поторопись! Спешим мы.
Подошёл Омелько, довольно вздохнул, протянул два пистолета.