Глаза странника

— Не знаю… — она без сил опустилась в кресло. — Не знаю… — повторила мама. — Только ты прости и не обижайся на меня, ладно? Мы часто не понимали друг друга…Я видела твою отстраненность, особенно в последнее время. Знаю, не права была, частенько навязывая свою точку зрения, не желая понять, что ты независимый человек. Может, таким вот способом не хотела тебя отпускать, считая своей частичкой, потому как любила и люблю тебя больше жизни. Тебя и Янку…В детях своих, а потом и во внуках мы ищем то, что нравится нам, а не вам, то есть себя, скорее всего. Родители все немного эгоисты. С рождения пытаемся выкроить ваши жизни по своим меркам. Не понимаем, что для вас эти мерки абсолютно не годятся, поскольку у каждого своя жизнь….В нашей-то, доченька, до конца не разобраться, а уж в чьей-то пытаться порядок навести — более чем глупо…

— Ма-ма… — задыхаясь, не в силах обуздать охватившие душу эмоции, я бросила всё и кинулась ей на шею. — Ты тоже прости… Господи, ну почему мы становимся собой только в минуты отчаяния и горя, когда уже на краю пропасти стоим? Почему не можем начать жить заново, идти по ней легко и осознанно, не застревая в путах непонимания? Откуда эти роли, которые мы играем или проживаем, думая, что всё происходит всерьёз?.. Наверное, только Богу известно!

Мы долго плакали, прильнув друг к другу…

Я чувствовала, как ломается надуманный иллюзорный барьер отчуждения, как липкая паутина непонимания и недоверия смывается потоком наших слез.

— Рита, что ты удумала? — немого придя в себя, спросила мама. — Ты как? Я имею в виду… — она запнулась, не закончив начатой фразы.

— Понимаю… Тебя смутил ворох одежды на полу?

Она утвердительно покачала головой.

— Мам, помнишь старое платье, то, коричневое, в мелкий цветочек с рюшкой по подолу? — Ах, вот оно! — я наконец-то выудила с нижней полки то, что искала.

— Ты его всегда браковала, помнишь? Деревенское, говорила…

— Конечно, помню. Но сейчас мне нужно именно оно.

Мама вопросительно посмотрела на меня:

— Оно? Зачем, доченька?

Я застыла перед ней с платьем в руках, не зная с чего начать.

— Надену его… А ещё… Мам, мне нужна твоя помощь. Только твоя. Видишь ли, вся сложившаяся ситуация не оставляет мне шансов, можно сказать, никаких. Но есть одна последняя соломинка для меня утопающей. Вот за неё-то я и намерена ухватиться. — тараторила я, напяливая платье. — Мне надо отлучиться незамеченной, а во дворе…Мне показалось… Может, конечно, только показалось, но выглянув недавно в окно, я увидела… — мой голос задрожал. — Мам, мне кажется — это был он.

— Рита, кто он?

— Господи, да тот, кто стрелял!

Мама с ужасом смотрела на меня, прижав руку к губам.

— И ты считаешь, что я позволю тебе переступить порог дома? Вот так просто взять и отпустить, зная, что там…

Господи, как мне достучаться до неё!

— Мам, послушай! — я перебила её на полуслове. — Если я не уйду сейчас, шансов спастись больше не будет. Этот единственный, других не вижу. И ты вот так, запросто, вместо того, чтобы помочь, запрешь меня, заведомо зная, что рано или поздно, но мне не выкрутиться? А после будешь дарить цветы холодному могильному холмику, вернее, своей совести, говорить красивые слова в пустоту, те, что почему-то застревают в горле, пока человек ещё рядом с тобой, лить потоки слез, посыпая голову пеплом! — моё сердце готово было вырваться из груди. Я задыхалась, но все же продолжила начатую тираду, только взвинченные до предела нервы не дали мне упасть без сил на ковер у её ног. — Мама, услышь меня и пойми, наконец! Как часто мы пытаемся наверстать упущенное слишком поздно!

Она сгребла меня в охапку:

— Не говори так, слышишь? Не смей! Я все сделаю, что бы твоя соломинка смогла удержать тебя! Только скажи…

— Мам, я не хочу быть узнанной, для этого весь маскарад. Он, можно сказать, дань моему страху и сомнениям. Ничего не могу собой поделать. А вдруг глаза не обманули меня?

Подойдя к зеркалу, скрутила в пучок волосы, повязав поверх старый крепдешиновый шарф. Итак, от всегда одетой с иголочки Маргариты Михайловны остались только глаза, горящие лихорадочным огнем. Я лицезрела отражение провинциальной тётки неопределенного возраста, абсолютно не имеющей представления о веяниях моды последних эдак лет десяти.

— А теперь твой выход, мама! От него зависит многое, если не всё.

— Да, — растерянно прошептала она. — А я?.. Что следует делать мне?

— Ничего особенного, мам. Проследи, пожалуйста, чтобы в подъезде никого не было. Это раз. Я выйду через чердак: в нашем подъезде зайду, а во втором или в третьем выйду, понимаешь? Поэтому, если вдруг на мою беду все люки окажутся закрытыми, мне придется остановиться на наихудшем варианте своей судьбы или выходить напролом через подъездную дверь, что тоже не сулит счастливой развязки, если буду узнана, конечно.

— Бедовая моя головушка, — запричитала мама во весь голос. — Бедовая и бредовая…

— И несет меня по бездорожью, — подхватила я. — как бешеного пса! Т-ш-ш… — я прижала палец к губам. — Соседи, мам! Позволь им досмотреть свои мечты и кошмары! Ты сейчас весь дом переполошишь!