Проверив балансировку, насколько раз махнул перед собой для пробы. Рукоять удобно лежит в руке, становясь ее продолжением. Я слегка поклонился в знак признательности. Пусть клинок не такой тонкой работы как мой, но важен не металл, а рука, которая его сжимает. Я принял стойку чудан-но камаэ. В такой стойке меч расположен на среднем уровне, как, будто я собрался уколоть соперника в грудь или солнечное сплетение. Локти выдвинуты чуть вперед, всем видом показывая готовность выполнить ”цуки” или укол по нашему. Некоторые самураи считали эту позицию очень сильной, а я из личного опыта могу сказать, что противник, ставший в нее, делается каким-то ”неудобным”. Комишира принял такую же стойку, скрестив меч с моим. Чтобы без риска для жизни стоять, таким образом, нужно быть абсолютно уверенным в быстроте реакции и способности адекватно оценивать происходящее.
Комишира тихо шепнул, так чтобы никто кроме меня, его не услышал:
– Если Будда мне будет благоволить, я докажу что мой отец ошибся в выборе ученика.
Сконцентрировавшись на мече, я почувствовал, как от моих рук и далее по лезвию, потекла энергия, усиливая любой удар во много раз. Классический захват длинной рукояти представляет для мастера широкое поле возможностей, а сила концентрированного удара такова, что за тысячу с лишним лет человечество так и не изобрело ничего лучше. Доподлинно не известно, пользовались ли могучие русы или северяне какими-нибудь особыми секретами во время битвы на своих чудовищах, но удержание в руках японского меча подчинено неукоснительным правилам, писаными реками человеческой крови.
– Ну и чего ты ждешь? Атакуй трус или боги проклянут тебя навеки! – заводился брат.
Я сделал короткий шаг вперед. Комишира на один шаг отступил. Я про себя обрадовался, когда понял, что он втянулся в мою игру, ожидая моей атаки и последующей за ней жестокой сечи. Только не бывает в битве двух мастеров красивых финтов и выпадов. Все решает один единственный удар, который либо калечит, либо убивает соперника наповал. Японец думает, что я буду играть по его правилам и попадусь в его ловушку. Как же он заблуждается…
– Эй, олух, – шепнул я, мешая его концентрации. – Знаешь, как гаиджины называют педиков?
Заметив раздраженный блеск в его глазах, в следующий миг нанес мощнейший удар своим лезвием по боковине его катаны. Меня пронзила зубодробительная вибрация, когда металл ударился о металл. Моя катана, смахнула половину его меча, оставив в руках Комишира жалкий обрубок чуть меньше трети от прежней длины. У названного брата от удивления и шока предательски отвалилась челюсть. Осколки его железяки еще летели на пыльную землю, а мое острие уже упиралось в его горло, не оставляя сомнений в том, кто победил в поединке. Проблема всех японских мечей была в чрезмерной хрупкости. Если сильно ударить по боковине, ни одно лезвие не выдержит, так приходилось расплачиваться за бритвенную остроту и закалку.
– Это бесчестный поступок труса! Только ты мог решиться на столь подлый удар! – прохрипел Комишира, у которого из глаз чуть не хлынули слезы бессильного гнева и обиды, когда он понял, что я безвозвратно испортил его меч. – Это… это даже хуже, чем, если бы ты просто уклонился от боя и сбежал обратно домой! – и он разразился нецензурной бранью по-японски.
– Теперь своим огрызком можешь картошку чистить! – я отступил на несколько шагов, возвращая меч владельцу. Когда Хабаки с благоговением принимал его из моих рук, позади меня раздался предупреждающий возглас. – Берегитесь!
Я мгновенно уклонился в сторону, одновременно отпрыгнув в сторону. И вовремя. Комишира не находя себе места от душащего его унижения и гнева, выхватил из рук ополченца пику, и я чуть не получил острием прямо в спину. Хорошо один из моих людей просек его маневр и успел вовремя предупредить, иначе не избежать бы мне смерти от подлого удара сзади.
– Ты позоришь себя! – гневно рявкнул Хабаки, приставив острие меча к горлу Комишира. – Если ты считаешь поражение невыносимым, я помогу тебе с уходом в загробную жизнь, став твоим кайсяку! Я обещаю, что не промахнусь мимо шеи, носящей столь презренную голову…