Глазами клоуна

Он молчал. Но его вздохам не было конца. Можно подумать, что он лет сто просидел в исповедальне и теперь сокрушается над всеми теми грехами и глупостями, какие совершило человечество.

— Так вот оно что, — произнес он наконец, явно делая над собой усилие. — Ты, стало быть, ничего не слышал?

— Чего я не слышал? — закричал я. — Боже мой, Лео, говори ясней.

— Генрих уже не духовное лицо, — ответил он тихо.

— А я-то считал, что духовные лица остаются таковыми до самой кончины.

— Так оно и есть, — ответил Лео. — Я хочу сказать, что он больше не служит. Он сбежал, несколько месяцев назад бесследно исчез. — Лео с трудом выдавливал из себя слова.

— Да ну? — сказал я. — А впрочем, куда ему деться — опять появится. — Но тут мне пришла в голову одна мысль, и я спросил: — Он сбежал один?

— Нет, — сказал Лео сухо, — с какой-то девицей. — Он сказал это таким тоном, словно сообщал: «Генрих заболел чумой».

Мне стало жаль девушку. Она, конечно, католичка, и ей, наверное, очень тяжело ютиться в какой-то дыре с расстригой-священником и все время иметь перед глазами разные мелочи, которые сопутствуют «вожделению плоти», разбросанное белье, подштанники, подтяжки, блюдца с окурками, надорванные билеты в кино да еще к тому же наблюдать, как тают деньги, а когда эта девушка спускается по лестнице, чтобы купить хлеба, сигарет или бутылку вина и сварливая хозяйка распахивает дверь из своей комнаты, она даже не может крикнуть ей: «Мой муж художник, да, художник». Мне было жаль их обоих, но девушку еще больше, чем Генриха. Когда в такую историю попадает захудалый капеллан наподобие Генриха, и не только захудалый, но и весьма неугодный, церковные власти проявляют особую строгость. Будь на месте Генриха человек типа Зоммервильда, они, наверное, смотрели бы на все сквозь пальцы, Но Зоммервильд никогда и не взял бы себе экономку с желтой кожей на икрах; его экономка красивая и цветущая особа, он зовет ее Мадлена, она отличная повариха, холеная, веселая женщина.

— Ну что ж, — сказал я, — в таком случае он для меня на время отпадает.

— Господи! — поразился Лео. — Ты какой-то бесчувственный, я думал, ты это иначе воспримешь.

— Я ведь не епископ его епархии, и вообще эта история меня мало касается, — сказал я. — Меня огорчают только сопутствующие мелочи. Знаешь ли ты по крайней мере адрес Эдгара или его телефон?

— Ты имеешь в виду Винекена?

— Да, — сказал я, — надеюсь, ты еще помнишь Эдгара. Ты встречался с ним у нас в Кельне, а детьми мы всегда играли у Винекенов и ели у них картошку с луком

— Да, конечно, — сказал он, — конечно, я его помню, но, насколько я знаю, Винекен уехал за границу. Кто-то говорил мне, что он совершает поездку в составе научной делегации не то по Индии, не то по Таиланду — не знаю точно.

— Ты уверен? — спросил я.

— Почти уверен, — сказал он. — Ах да, теперь припоминаю, мне говорил об этом Хериберт.

— Кто? — закричал я. — Кто тебе говорил?

Лео молчал, я даже не слышал больше его вздохов: наконец я понял, почему он не хотел ко мне прийти.

— Кто? — закричал я еще раз, но он опять не ответил. Характерное покашливание уже вошло у него в привычку, я слышал такое покашливание в исповедальнях, когда поджидал Марию в церкви.

— Лучше, если ты не придешь ко мне завтра тоже, — сказал я вполголоса. — Жаль пропускать лекцию. А теперь можешь сообщить мне, что ты встречаешься и с Марией.

Казалось, за все это время Лео прошел полный курс вздохов и покашливаний. Вот он снова вздохнул глубоко, горестно и протяжно.

— Можешь не отвечать, — сказал я. — Передай поклон милому старичку, с которым я сегодня дважды беседовал по телефону. Не забудь только.

— Штрюдеру? — спросил он тихо.

— Не знаю, как его фамилия, но он был очень мил.

— Его никто не принимает всерьез, — ответил Лео. — Ведь он… он, так сказать, живет у нас из милости. — Лео выжал из себя какое-то подобие смеха. — Иногда старик украдкой пробирается к телефону и болтает всякий вздор.

Я встал и взглянул сквозь неплотно задернутые шторы на часы, висевшие внизу на площади. Было уже без трех минут девять.

— Пора закругляться, — сказал я, — а то тебе могут впаять что-нибудь в личное дело. И не вздумай пропускать завтрашнюю лекцию.

— Но пойми же меня, — взмолился он.

— К черту, — сказал я. — Я тебя понимаю. И притом слишком хорошо.

— Что ты за человек?! — воскликнул он.

— Я клоун, — сказал я. — Клоун, коллекционирующий мгновения. Ни пуха ни пера!

И положил трубку.

25