Глазами любопытной кошки

– Мы работаем в университете и не должны принимать чью-либо сторону. Но если бы не революция, я не был бы университетским преподавателем и вообще не имел бы профессии. До революции социальной мобильности попросту не существовало.

А вот что сказал Фарук по поводу символического значения числа «40» в исламской культуре:

– Через сорок дней после рождения ребенка принято обривать ему голову. В это же время мать может впервые выйти из дому. Через сорок дней после смерти человека устраивают особую поминальную службу и читают молитвы – именно с этого момента начинается распад костей. По пятницам, в исламский выходной, в мечети во время молитвы должно собраться не менее сорока человек – поэтому в этот день народу больше, чем обычно.

Фарук поведал мне и еще об одной важной вещи – о времени суахили. Однажды Сара, одна из моих соседок снизу, попросила меня прийти в час, но потом оказалось, что она имела в виду семь часов. На другой день у меня была назначена встреча в два, а человек пришел в восемь. «Что за чертовщина?» – подумала я. Весь день я сидела как истукан и ждала, а потом люди являлись вечером, и я оказывалась виновата, потому что не дожидалась их и уходила.

Фарук нарисовал часы и объяснил мне разницу между английским временем и временем суахили. После двенадцати дня к «английскому» времени необходимо прибавлять шесть часов, чтобы получить время суахили. Например, один час дня – это семь вечера, три часа дня – девять вечера, шесть часов вечера – двенадцать ночи. После двенадцати ночи все наоборот – нужно отнимать шесть от каждого числа. Семь часов утра по английскому времени – час ночи на суахили, девять – три часа ночи, двенадцать – шесть утра.

ЛЮБОВЬ ВДОХНОВЛЯЕТ

Когда Тарик снова повел меня на репетицию «Икхвани Сафаа», я уже не оглядывалась, ожидая удара в спину. Я лишь беспокоилась, как бы не споткнуться о дыры в брусчатке или не поскользнуться на гравии, потому что было темно, хоть глаз выколи.

Восемь музыкантов и пять певцов набились в такую крошечную каморку, что солистам приходилось вставать в проходе. На скамейках еще осталось место для зрителей и хора, но там мало кто сидел. Большинство песен (всего их насчитывалось более тысячи) было написано до революции. Они имели чувственное старомодное звучание, в них словно старая Гавана повстречалась с египетским золотым веком. Партитур я ни у кого не увидела, все играли по памяти. Музыканты репетировали по шесть вечеров в неделю из года в год и спустя некоторое время становились настоящими мастерами. Они трудились не ради денег, а из любви и уважения к искусству. Зрители, которых вдохновила музыка, могут подойти к особенно понравившимся исполнителям и вознаградить их, а затем вернуться на свои места.

У одного из музыкантов – в дневное время он торговал хлебом – была поразительная экспрессивная манера пения. Его стиль исполнения напомнил мне старого египетского певца по имени Абдул Халим Хафез, но пел он не на арабском, а на суахили. Музыка, которую исполняли музыканты, оказалась столь чарующей, что у меня возникло ощущение волшебства, и мне захотелось слушать их весь вечер.

Тарик объяснил, что большинство их песен о любви, а в текстах используются символы, образы и пословицы. В руша рохо, осовремененной версии таараба, исполняемой на синтезаторе, совсем не соблюдаются те тонкие правила, которыми известен традиционный таараб.

– Вся африканская жизнь – это чувства. У нас нет планов на день и на будущее, и больше всего мы любим проводить время с семьей. В Европе у людей не хватает времени на общение с родителями, которых в пожилом возрасте отправляют в дома престарелых. Наша жизнь совсем другая. Мы заботимся о родителях, и это приносит нам удовольствие… Мы поем о любви, потому что больше ни о чем не стоит петь.

Я спросила, какой танец исполняется под таараб, и в ответ на меня посмотрели так, будто я произнесла нецензурное слово. Позднее я узнала, что под традиционный таараб не танцуют. Таараб сродни европейской классической музыке, которую сидят и спокойно слушают, ловя каждый нюанс звучания.

МАЛЬЧИК НА ПОБЕГУШКАХ

Женщины на Занзибаре одевались шикарно: сшитые по фигуре платья из красочных узорчатых африканских тканей, шелковые черные накидки (буи-буи), цветные хлопчатобумажные юбки с запахом (канга) из хлопка и платки. Мужчины не могли похвастаться таким чувством стиля. Тарик, к примеру, не вылезал из мешковатых штанов, которые так низко сползали на бедрах, что грозили упасть в любой момент. Он был похож на нью-йоркского подростка, слушающего хип-хоп. Ему исполнилось двадцать пять; высокий и долговязый, он выглядел по-детски трогательно, но вместе с тем был умен и обходителен.

Тарик жил недалеко от моего дома, за углом. Не знаю, было это совпадением или он просто не знал, куда себя девать, но каждый день мы натыкались друг на друга в разных концах города. Он помог мне купить все необходимые вещи по обычной цене даже ниже, чем для колумбийцев.