Гляди в оба

— Я что-то не пойму. Ну, попросил бы тогда у отца денег. Или Александр Петрович жадный, не дал бы?

— Да зачем вы такие слова произносите?! Жадный! — взвилась Полина. — Нашли жадного. Но вы нашего Сергуньку не знаете. Ему ведь гору надо, да и той будет мало. Уж сколько ему Муська денег всяких передавала, втайне совала, только чтобы я не отняла и не узнала. А ему все мало да мало. Вот и пошел на воровство по своей дури…

— А воры к вам, случайно, в этот день не могли залезть? — спросила я Полину, хотя весь решительно-оборонительный вид дочки говорил о том, что врагу в квартиру Пташкиных так легко не пробраться. — Или, может, кто-нибудь из чужих заходил?

— Да что вы мне снова говорите! — возмутилась Полина вовсе не шутейно. — Не бывает у нас дома никаких таких чужих. И сроду не было. Пока Муська болеет, им вообще нечего тут делать. Да вы первая, наверное, за весь месяц.

— Но Александр Петрович говорил, что примерно неделю назад кто-то дома был. Может, к жене его кто приходил?

— Да я бы сама ее потрясла как следует, да Александр Петрович не велел. Жалостливый больно. Я ему говорю: нечего зря жалобиться, судьба есть судьба, мы все под богом ходим, а он свое гнет. А кто-то точно был, это ясно.

— А вы уверены, что дома кто-то был? Может, показалось?

— Ну да! Я сразу заметила: и половик на пороге не так, не по-моему, лежал, и провод телефонный в коридоре по-другому… А Дуська наша только глазки строит.

— Какая Дуська?

— Ой, ну это я так про нашу. Я уж говорю Александру Петровичу: лечить ее надо, нечего дома держать, давно пора в дурнушку отправить. А он все мнется. Говорит, жалко больно. У нее вон и комната отдельная, все равно никуда не выходит. — Полина чему-то не на шутку разозлилась и раскраснелась, словно только что из бани пришла. — Я уж и так только до сортира ее пускаю, чтобы не рушила ничего, а эта, гляди-ка, разгулялась, обрадовалась, что Александр Петрович в деревню меня к сестрам свозил на один день всего.

— Ну и что, ведь тогда ничего не пропало?

— Да вроде того. Но Александр Петрович грешит, что в бумагах его кто-то копался, да и вообще непорядок.

Нет, ничто в ней не казалось мне теперь симпатичным, абсолютно ничто. Одна рожа толстая да груди в три обхвата — вот и все, что в ней было. И желание всех из дома изжить, кроме Александра Петровича. Как же, хозяйка, прибывшая из самих Пеньков! Как тут все без нее обходились? Такая запросто могла стырить у жены Пташкина все, что угодно. По крайней мере — не исключается.

Беседовать с Полиной было нелегко. Она все время давала мне понять, что я говорю не то и не так, и делала вид, что разговор для нее закончен, потому что до смерти жалко отрывать время на ненужную болтовню. Она так и пожирала взглядом раскрытый пылесос, от которого я ее, по всей видимости, сейчас оторвала, разлучила. Но я не отставала. Правда, почти после каждого вопроса приходилось ссылаться на авторитет Александра Петровича, но что мне оставалось делать? Зато, несмотря на всю мою неприязнь, я имела все основания убедиться, что Полина была предана Александру Петровичу, как тысяча оруженосцев, слуг и дочерей, вместе взятых.

Она и не скрывала, что появилась на белый свет после того, как отец — Пташкин — еще в свою студенческую бытность побывал на практике в деревне и приятно провел время с ее мамашей. По-своему рассказала, как отыскала «папочку», удивившись, что тот стал таким известным в Тарасове богатым человеком, как умолила не выгонять ее обратно в свою «пьяную деревню», а оставить в доме хотя бы в качестве домработницы, просто за харчи.

Но больше всего в этой истории меня удивил сам Александр Петрович, уговоривший жену приютить странницу. Вот добрая душа! Или им действительно в тот момент понадобилась бесплатная домработница? Хотя сейчас, глядя на лоснящееся лицо Полины, как-то сложно ее представить в виде просительницы-сиротинушки. Как в русской народной сказке, которую она наверняка читала в букваре: была у зайчика избушка лубяная, а у лисички ледяная… Ну и так далее, с соответствующим концом. Теперь дочка чувствует себя в лубяной избушке с паркетом и подвесными потолками на своем месте, просто отлично. Вот только зайчика поскорее бы в дурдом сплавить. А может, он-то и ничего, как раз в своем уме?

— О чем вы в последний раз говорили с братом? — пыталась я вызнать у Полины хоть что-нибудь по своей теме.

— Ни о чем. Он трезвый был. А по трезвой он и не говорил со мной никогда.

— Почему?

— За дуру считал. Прямо так и говорил: «Дура ты, Поля, каких свет не видывал». Но я не обижалась. Он ведь сам странненький, да. Вечно то гадости какой-нибудь напьется, то девок домой наведет, как будто это кому-нибудь приятно. Распустил их совсем Александр Петрович, — недовольно поджала Полина свои губы-вареники. — Ой нет, говорил что-то…

— Что? Что? — я вся напряглась, ожидая услышать наконец-то хоть что-нибудь дельное.

— Он сказал мне, что сахару в компоте мало. А чего мало-то? Я, как всегда, положила. Может, такой сахар стали делать несладкий? Александру Петровичу, видишь ли, нормально, а ему — мало!