Сложил конноспортивную страницу «Геральд» и сунул под ногу. И лишь тогда посмотрел на подарок – старинную деревянную шкатулку – и подержал в руках, рыжевато-коричневую и потертую. Шкатулка была размером с книгу, с ржавыми петлями и сломанным замочком.
Окружность была просторна и прозрачна.
Ни ветерка.
Невесомость.
Клэй поднял деревянную крышку, та скрипнула, как половица, и упала.
Внутри лежал еще один подарок.
Дар в даре.
И записка.
В другой ситуации Клэй сначала прочел бы записку, но, чтобы до нее добраться, пришлось вынуть зажигалку: оловянная «зиппо», размером со спичечную коробку.
Еще не успев подумать о ней, Клэй уже держал ее в руке.
И вертел.
Подкидывал в ладони.
Подивился ее тяжести, а когда перевернул, увидел их; он повел пальцем по словам, выгравированным на металлическом корпусе: «Матадор в пятой скачке».
Девочка, каких поискать.
Развернув записку, Клэй хотел было чиркнуть зажигалкой, чтобы подсветить, но лунный свет позволял разобрать буквы.
Ее почерк мелок и четок:
Дорогой Клэй,
P.S. Извини за состояние шкатулки, но мне почему-то подумалось, что тебе она понравится. Я решила, что оно не повредит: держать в ней какие-нибудь сокровища. Пусть их будет больше, чем одна прищепка.
Ну что бы вы сделали?
Что сказали бы?
Клэй сидел, оцепенев, на матрасе.
Он спрашивал себя: а
Но очень скоро догадался.
Вообще-то, он понял это, еще не закончив вопроса, и еще долго оставался на Окружности. Снова и снова он перечитывал письмо.
Наконец, он вышел из оцепенения: лишь ради небольшой увесистой зажигалки – прижал ее к губам. В какой-то миг он почти улыбнулся: «Этот мост будет построен из тебя».
И не то чтобы Кэри делала большие дела или привлекала внимание, сразу вызывала любовь или хотя бы уважение. Нет, у Кэри были ее аккуратные движения, ее простодушная правдивость – и поэтому у нее, как всегда, получилось.
Она прибавила ему храбрости.
И дала название этой истории.
Грузчики
Лежа на полу в кухне, Пенелопа решила.
Отец хотел, чтобы она жила лучше, и вот что она сделает.
Отбросит застенчивость и деликатность.
Вынет коробку из-под кровати.
Достанет деньги и зажмет в кулаке.
Набьет карманы и двинется к железной дороге – все время вспоминая письмо и Вену: «У тебя будет другая жизнь».
Да, будет, и сегодня она в нее войдет.
Bez wahania[17].
Не откладывая.
У нее в голове уже была карта всех музыкальных магазинов.
Она уже побывала в каждом, знала их адреса, цены в них и где как рубят фишку. Один особенно манил вернуться. Во-первых, цены: только там они были ей по плечу. Но, кроме того, ей нравился тамошний беспорядок – кучи нот, запыленный бюст Бетховена, угрюмо взиравший из угла, и продавец, сгорбившийся за прилавком. Остролицый живчик, он почти непрерывно поедал резанные на дольки апельсины. И кричал из-за своей тугоухости.
– Пианино? – заорал он в первый раз, когда она пришла.
Метнул в корзину апельсиновую корку, промахнулся. («Тьфу ты, с двух шагов!») При всей своей глухоте он уловил акцент.