Глинка: Жизнь в эпохе. Эпоха в жизни

Новоспасские Глинки остро ощущали свою принадлежность к европейскому дворянству. Семейная легенда гласила о существовании французской бабушки, чем гордился Михаил. При этом они подчеркивали и свою «русскость»: писали друг другу письма на русском языке, иногда делая ремарки на французском. Этот естественный симбиоз европейского и русского отражает и сегодня, например, кафедральный собор Смоленска – Успения Пресвятой Богородицы. Его богатое убранство следует барочной европейской традиции и в то же время соответствует канонам православия. Миша воспитывался в мультикультурном регионе, где смешивались культурные традиции – от белорусской, украинской, русской до польской, литовской и немецкой. Русский писатель и этнограф Владимир Даль утверждал, что здесь использовали собственное наречие: «акают» до приторности, говорят «будзь» вместо «будь», «узяувзя» вместо «взялся». Смесь французского с нижегородским, то есть странное смешение различных культур и навыков, о чем писал Грибоедов, отличала и Михаила. Как вспоминал его родственник и друг Петр Александрович Степанов, «он никак не мог очистить своего русского языка от смоленского выговора; так, например, он говорил: бушмак, самывар, пумада».

В сентиментальной культуре русской усадьбы, ориентированной на европейскую моду, роскошь, красоту, была еще одна важная особенность – связь дворянства с крестьянством. Как указывал культуролог Юрий Михайлович Лотман, с детства дворянских детей окружали крестьяне и фольклор. Пушкин писал в «Евгении Онегине»: «Татьяна верила преданьям / Простонародной старины, / И снам, и карточным гаданьям…» Можно вспомнить эпизод из «Войны и мира» Толстого, где Наташа танцует народный танец[76]. Дворяне существовали в двухполюсном мире. «Низовая» культура усваивалась в детстве, а «высокая» книжная культура – во время обучения.

Глинка не представлял своей повседневной жизни без крепостных и слуг. На протяжении всей жизни они всюду его сопровождали. С одной стороны, они воспринимались как представители низшего сословия, с другой – они часто «владели ситуацией» лучше, чем их барин[77]. Глинка участвовал в народных обычаях, которые внедряла в дворянскую жизнь Евгения Андреевна. Будучи подростком, Михаил любил устраивать народные прослушивания – приглашал крестьян петь и танцевать. От развлечений молодого барина страдали любимые клумбы отца, по которым народ водил хороводы. Во время ужинов крепостные играли русские песни, переложенные для духовых инструментов (флейты, кларнеты, валторны и фаготы), то есть они звучали в «европейской» инструментовке.

В конце XVIII века известный деятель Екатерининской эпохи Николай Львов[78] установил моду на музыкальный русский фольклор. В 1790 году он вместе с Яном Прачом издал сборник народных песен, выдержавший множество переизданий и популярный до середины XIX века[79]. Его известность была связана не в последнюю очередь с утверждением Львова, что корни русской народной песни лежат в греческой традиции. Эта идея была позже востребована у интеллектуалов-романтиков, которые пытались найти свою русскую Античность. Народные песни с XVIII века проникают в «высокое» дворянское искусство: их использовали в операх, романсах и песнях, звучащих в салонах. После Отечественной войны 1812 года наблюдалась еще большая идеализация крестьянства. В период распространения сентиментализма и особенно европейского романтизма народное творчество приобрело сакральное значение и трактовалось как истина, откровение, исходящее из глубины веков.

Европейская мода соседствовала в доме Глинок с глубочайшей православной верой в Бога[80]. Как и во многих дворянских домах, у Глинок была обустроена молельная комната – образная. Считалось, что расставлять иконы и держать святыни нужно в специальном месте, чтобы не смешивать духовную жизнь со светской. В образной у Глинок размещалось около двадцати икон, особенно почиталась икона Богоматери Одигитрии, украшенная драгоценным окладом[81]. Повседневная жизнь дворян часто вступала в противоречие с религиозными предписаниями. Балы, богатые наряды и обильные приемы пищи – во всем этом каялись перед Господом в молельной комнате.

Евгения Андреевна отличалась особой набожностью. В каждом письме она наставляла детей молиться:

«…мой друг Маша, молись Богу и благодари Создателя за все милосердие к тебе…»;

«…надо Бога благодарить и просить, чтобы ниспослал благодать свою на вас в продолжение всей вашей жизни»[82];

«…молись и проси Всевышнего о неоставлении вас [в] делах ваших»[83].

Подобные наставления в сложные минуты жизни она посылала и Михаилу[84]. В ответных письмах он сообщал, что усердно молится перед подаренной матушкой иконой и держит материнский образок, сопровождавший его до конца жизни.

Победа над злом