Глинтвейн для Снежной королевы

Гоша сидел за столом в углу у окна, как раз на месте, облюбованном Самойловым. Лера примостилась рядом с ним, прислонившись к подоконнику. Самойлов осмотрел стол, и сердце его екнуло: девчонка выставила для чаепития тот самый старинный китайский сервиз. Заварочный чайник, сахарница, молочник и три чашки на блюдцах.

– Что ты разбила? – спокойно поинтересовался он, усаживаясь на неудобное место у двери.

– Чашку, – пожала плечами Лера. – Это судьба.

– Какая еще судьба? – начал закипать Самойлов.

– Элиза очень хотела чашку, а ты ей не отдал. Вот…

– Убирайся из моего дома, – неожиданно для себя Прохор Аверьянович затрясся и сжал кулаки. – Немедленно! Иначе я за себя не отвечаю!

Лера молча протянула Гоше ладонь. Тот, избегая смотреть на Самойлова, начал рыться в карманах.

– У меня… нет долларов, – прошептал он.

– Ничего страшного, – успокоила Лера. – Меня устроит и в эквиваленте.

Самойлов, чувствуя себя полным дураком, смотрел, как Гоша выгребает деньги на стол и пересчитывает их, набирая следующую двадцатку. Заподозрив неладное – слишком уж спокойной и самоуверенной выглядела девчонка, – Прохор Аверьянович решил осмотреть пол и заглянул под стол. Не обнаружив никаких осколков, он встал и открыл дверцу под раковиной. Поверх вчерашнего мусора в ведре лежали осколки старой щербатой чашки, которую некурящий Самойлов иногда подсовывал своим гостям вместо пепельницы.

– Я случайно столкнул с подоконника вашу драгоценную чашку, – бормотал Гоша. – Валерия сказала, что вы за это разбитое сокровище выгоните ее на улицу. Я не поверил, что за такое можно… Мы поспорили, и вот…

В этот момент Самойлову стало так жалко Гошу Капелюха, что в горле даже образовался спазм, мешающий дышать. Он вспомнил себя, двадцатилетнего, в «карауле» под балконом любимой девочки, под дождем, в насквозь промокших кедах, и ее улыбку победительницы потом…

– Прохор Аверьянович, не расстраивайся ты так, – посочувствовала Лера, заметив странное выражение его лица. – Меня трудно обидеть. Вот если бы ты физически выставил меня за дверь, вынес, так сказать, столкнул с лестницы – это другое дело. Угрозы на меня никогда не действовали. Тем более что я с этой чашкой ну совсем не виноватая!

Самойлов, как ни странно, сразу успокоился – извинений никто не требовал. Нормальные люди обижаются тем сильнее, чем беспочвенней обвинения. А эта… Неужели подобная жизненная выносливость обусловлена отсутствием воображения? Он набрал в тарелку еды, налил чаю в большую кружку и отправился в гостиную, оставив Гошу погибать. Выйдя за поворот в коридоре, Самойлов неожиданно для себя остановился и стал подслушивать.

– Все мужчины странные, – подвела итог Лера. – Скажи женщине, что разбита чашка из старинного сервиза, она бросится пересчитывать чашки. А мужчина лезет под стол искать осколки.

– Потребность у нас такая есть – улики искать… – объяснил Гоша, достойно дополнив этой фразой едва намечающиеся представления девочки Леры о мужском дебилизме.

Удивление

Он поел не спеша, потом посмотрел минут двадцать бокс по спортивному каналу. Жизнь текла совсем рядом – стоило только протянуть руку к пульту телевизора и выключить завесу, мешающую разглядеть ее. Кровь и слюна на экране – квартира якобы мертвого адвоката, – усыновленный мальчик, который не брат и не сын. Старик, вероятно, задремал и пролил остатки чая на брюки, оттого и дернулся.

Он прислушался. В квартире стояла тишина. Старик прошел сначала в спальню, сменил брюки. Потом, тихо ступая в мягких тапочках, дошел до поворота в кухню и выглянул.

Гоша и девочка Лера спали, улегшись головами на кухонном столе. Синие чашки, надкушенный персик. Эти двое спали так самозабвенно – никакого намека на неудобство в безмятежных лицах. «Благословенна молодость и жажда жизни, – подумал Старик. – Только они могут победить любое разочарование и страх, и даже смерть, исчезновение трупа, проигранные деньги, зарождающееся желание – все покрывает сон тягучим счастьем забытья и выздоровления»…

На свое старое место работы Старик поехал на метро. Убедившись, что он в коридоре один, снял с показательного стенда фотографию Капустина Антона. Потом отправился к секретарю за фотографией Зои Ялиной, исчезнувшей после ссоры с сестрой из дома с маятником Фуко. Добыть фотографию Инны оказалось посложней – искали ее сестру, поэтому Старику досталась небольшая – анфас и в профиль, с номерным знаком заведенного уголовного дела на груди.

На новое место работы он добрался на такси. На вопрос: «Где Капелюх?» – ответил: «Спит у меня на кухне». Вытащил фотографию Саии Чен из папки, на минуту зашел к штатному доктору извиниться за ночной звонок.