Глобалия

— А вы, — настаивал Альтман, — вы ведь тоже очень смелый человек, но при этом ничего не боитесь.

— Откуда вам знать?

— Конечно, я сужу только со стороны.

Они сидели за столом друг напротив друга. Овощи варились себе потихоньку, а сотрапезники тем временем принялись за огромное блюдо с мясными деликатесами. Альтман достал бутылку вина, которая дожидалась, лежа на полочке в углу, и попросил Байкала открыть ее.

— Много лет подряд я был как все, и такие вещи были для меня под запретом. Слишком много жира. Сами понимаете, сердце... Холестериновые бляшки... Зато с тех пор, как мне заменили все нутро...

Он постучал себя по груди.

— Новейшие синтетические материалы повышенной прочности! Так что теперь я могу отыграться. Хотите вяленую колбаску?

Байкал видел подобные яства на старинных картинах и по телевизору, но не имел ни малейшего представления о том, каковы они на вкус. Вяленая колбаска показалась ему острой и соленой, но очень вкусной.

— Вы храбрый человек, Байкал, — снова заговорил Альтман, не сводя глаз с жующего сотрапезника, — все ваши поступки это подтверждают. Вы смелы, но, в отличие от других, внешняя опасность вас не волнует. Если вам интересно мое мнение, то скажу, что вас влечет не опасность, а нечто совсем другое.

— И что же? — спросил Байкал с легкой насмешкой.

Альтман сделал вид, будто не слышал вопроса. Он налил два бокала вина и отпил из своего, смакуя каждый глоток и пощелкивая языком. Потом покачал головой. И лишь затем вернулся к разговору, пристально глядя Байкалу в глаза.

— Вот что я вам скажу, — торжественно произнес он, — компетентные органы были правы, когда не позволили вам изучать историю.

— Это еще почему? — не выдержал Байкал.

Рон Альтман не спеша вытер губы салфеткой в красно-белую клетку.

— Друг мой, история вас интересует не потому, что вы хотите ее понять. Вы хотите сами вершить историю.

При этих словах он отодвинулся назад вместе со стулом, который громко скрипнул по полу. Так он, не вставая, оказался на расстоянии вытянутой руки от жаровни. Альтман ухватил кастрюлю и поставил ее на стол.

— Вы верите, что существует какой-то другой мир за границами Глобалии. Вы не перестаете мечтать о мире, где все ваши качества: храбрость, богатое воображение, любовь к приключениям, готовность пожертвовать собой — будут востребованы. Вот почему вас так тянет в антизоны.

Байкал тряхнул головой.

— Я и сам не знаю почему.

Альтман растроганно взглянул на него поверх своего бокала.

— Это настоящее чудо! — пробормотал он, оставив прокурорский тон, которым произнес предыдущую тираду, — столько лет мы искореняем идеализм, утопии, революционный романтизм, и после всего этого еще встречаются такие натуры, как вы! Это иначе как чудом и назвать нельзя...

А потом, словно выйдя из оцепенения, добавил:

— На десерт у нас пирог с вишнями из здешнего сада. Что скажете?

Из-за его манеры, не меняя тона, перескакивать с одной темы на другую, от истории к кулинарии, создавалось впечатление, что даже в самых далеких друг от друга областях есть нечто общее. В еде порой чувствовался привкус трагедии, а история казалась своего рода гастрономическим изыском.

Альтман отворил тяжелую дверь кладовой, исчез внутри и вернулся с овальным блюдом, которое торжественно водрузил на стол, любовно разглядывая золотистую поверхность пирога. Огромные пурпурные вишни тонули в тесте, как в мягкой перине, зазывая отдать должное нежному союзу яиц и молока.

— В этом и состоит парадокс, Байкал. Повторяю, вы кругом неправы. Из-за подобных стремлений вы представляете опасность для нашего мира, любовь к приключениям делает вас нашим врагом, причем врагом грозным. Но именно благодаря всему этому вы нам и нужны.

Охватившая их после обеда задумчивость и легкое опьянение как нельзя лучше располагали к серьезному разговору. Байкал чувствовал: сейчас начнется самое главное. Альтман отодвинул свой стул и встал, увлекая за собой гостя. Они вышли в узкую дверь, которая вела в прачечную, и вскоре оказались в саду. Это была не парадная часть, а скорее задворки, где обычно сушилось белье. От земли поднимался запах слитой после стирки грязной воды и стирального порошка.

То ли это подействовало вино, то ли так падали тени, но Байкалу показалось, что лицо старика как-то вдруг осунулось и на нем обозначилось усталое, страдальческое выражение. По дороге к каменному столу и двум скамейкам, над которыми склонились высокие тисы, Альтман оперся на руку своего энергичного спутника.

— Вы слышали о позавчерашнем теракте в Сиэтле? — спросил он усталым голосом, — вы не заметили ничего странного в том, как отреагировало население?

— Я был в тюрьме.

— Да, конечно, я и забыл. Простите.

Они остановились. Альтман отпустил руку Байкала, сел на скамейку и предложил своему собеседнику устроиться напротив. На столике их дожидались две фарфоровые чашки с нарисованными пастушками, кофейник и сахарница.