Глобалия

Наконец путники оказались посреди огромного открытого плато, где должны были раздавать гуманитарную помощь. Какой-то человек с импровизированного возвышения указывал каждой группе ее место. Одет он был как-то странно, но тут Байкал вспомнил, что и сам еще совсем недавно носил подобное одеяние. Это был терморегулируемый костюм из плотной синей ткани, какие в Глобалии носили люди, приговоренные к общественно полезным работам. С той только разницей, что лицо мужчины было закрыто противогазом, как рекомендовалось всем глобалийцам, находящимся с миссией в антизонах. «Всем, кроме меня», — подумал Байкал. Вновь прибывших разбивали на группы по десять человек и рассаживали вокруг больших костров. Помощники, набранные из местных жителей, первыми появившихся в нужном месте, громкими криками призывали толпу к порядку. Понять, что надо делать, было несложно: сидеть и ждать, никуда не двигаясь.

В том же кругу, куда попали Байкал с Фрезером, сидел мужчина с горделивой осанкой, ухоженной черной бородой и тщательно расчесанными черными усами. Одет он был в широкий плащ, а в руке держал посох с фигурным набалдашником. По обеим сторонам от него сидели двое прислужников, стараясь все время сохранять между ним и собой расстояние в несколько сантиметров, чтобы ни в коем случае не прикоснуться к нему, какое бы движение он ни сделал.

— Ты хотел видеть настоящего господина? Вот он прямо перед тобой, — шепнул Фрезер Байкалу, незаметно указывая на мужчину напротив.

Ждать пришлось долго. Понадобился не один час, чтобы вся толпа спокойно расселась по местам. Время от времени у входа раздавались крики и начиналась какая-то возня.

— Они следят, чтобы сюда не пробрался никто из мародеров. Боятся провокаций.

Байкал с интересом наблюдал за вновь прибывшими, среди которых попадались едва ли не все этнические типажи. У одних были раскосые глаза, у других — черная кожа, у третьих на смуглом лице красовались огромные усы. Рассмотреть как следует удавалось только мужчин, потому что женщины, которых тоже иногда можно было заметить в толпе, обычно с ног до головы кутались в шали, боясь открыто показаться на людях.

Судя по всему, детей собрали где-то в другой, специально отведенной для них части лагеря.

Всех этих людей, независимо от возраста, пола, племени и общественного положения, отличала невероятная худоба. Ее нельзя было назвать болезненной, хотя некоторые выглядели такими тощими, что смотреть на них было жутковато. Вернее сказать, они даже не столько исхудали, сколько как будто высохли: туго натянутая кожа, крепкие мышцы, блестящие глаза, — все это придавало им сходство с узловатыми сухими ветвями, несмотря ни на что способными в один прекрасный момент зацвести и принести плоды.

И вот наконец ближе к вечеру по центральному коридору между сидящими группами начали разъезжать тележки.

Огромные бараньи туши, надетые на колья, одну за другой водружали на металлические подпорки, установленные вокруг костров. Каждая группа назначила ответственного, который должен был поворачивать вертел. Ждать пришлось еще долго, но вид жарящегося мяса, запах паленой кожи, мягкие очертания лоснящихся от жира мускулов заранее радовали собравшихся, которые предвкушали настоящее пиршество. Время отмеряли капли жира, с шипением падавшие на раскаленные угли. Байкалу было противно, но он не мог оторвать зачарованного взгляда от костра. Он воспитывался в мире, где животные пользовались уважением наравне с человеком. Огромное плато, где в ночной тьме дымились плотоядные костры, в глазах глобалийца выглядело не менее чудовищно, чем камера пыток. В довершение всего, трудно было представить себе более ужасное зрелище для человека, выросшего в стране, где огонь находился практически под запретом, а кислород ценился едва ли не на вес золота, чем клубы едкого дыма в воздухе и желтые отсветы костров, полыхавших намного ярче, чем бледные масляные светильники. Но Байкала охватила какая-то темная, звериная радость, куда более сильная, чем все испытанные до этого чувства. Кто-то из сотрудников гуманитарной миссии подал знак, и вот уже множество рук потянулось к тушам, отрывая куски мяса. Жадные рты наполнились пышущей жаром кожей, мускулами, жиром. На месте жертвоприношения воцарилась чудовищная тишина.

Байкал долго не хотел присоединяться к трапезе. Заметив его колебания, Фрезер толкнул юношу локтем, и тот наконец решился. От паленого мяса его сразу затошнило, он с трудом подавил приступ рвоты.

Через час от барана остались одни кости. Руки, вооруженные ножами, уже не так жадно тянулись к добыче, и им приходилось действовать все более умело, чтобы вырезать крошечные кусочки мяса, казавшиеся особенно вкусными.

Снова зазвучала речь, но это были уже не те короткие, нервные реплики, какие предваряли трапезу, а длинные монологи. Порой кто-то задавал вопросы, а кто-то отвечал, так что иногда получалось даже некое подобие беседы. Большинство говорило на исковерканном, почти непонятном англобальном языке, и Байкалу пришлось попросить Фрезера переводить ему на ухо отдельные фразы.