Глориана, или Королева, не вкусившая радостей плоти

Квайр думал, что видел мертвый танец. Он поднялся. Он нуждался, сказал он, в облегчении.

Когда он шел мимо сира Амадиса, тот ущипнул Квайров плащ.

– Капитан Квайр? – Умолительный тон. Издалека, со златых подушек, мучаясь вниманием двух гейш, сердито глядел Рэнслей.

– Вестимо, сир Амадис. Чем могу служить?

– Ваша опекаемая – ваша подопечная – ваша барышня – девчонка.

– Алис не у меня на поруках, сир. Уже нет. Некогда я сторожил ее девственность, а теперь сторожить нечего. – Квайр был тверд. Он был сама нравственность.

– Но однажды вы за меня хлопотали.

– Сего мне делать не следовало.

– Вы похлопочете за меня снова, капитан?

– Я не в силах, сир Амадис. Вы должны хлопотать за себя сами.

Рэнслей восстал и заковылял к ним:

– Осмотрительнее, Амадис, с любыми интригами, что ты замышляешь. Я все слышу. Я все слышу.

Квайр живо уступил дорогу обоим:

– Я не в силах. Вам следует решить сие меж собой, джентльмены. Я не бог.

– Вы могущественны, как бог, Квайр, – сказал лорд Рэнслей. – Кое в чем, по крайней мере. Зевес! Как вы нас всех совратили!

Квайр замер, стоя к ним спиной:

– О чем вы, милорд?

– Взгляните на нас. Мертвецки пьяны, одурманены похотью, будто тиранический ромейский двор древности. И сие – ваших рук дело, Квайр.

– В самом деле. – Капитан покачивался. – Выходит, я и вправду бог, как вы говорите, милорд.

– Когда завершится дознание по делу о том, как погибла честь Альбиона, при кончине мира – ждать осталось недолго, сказал бы я, – вердикт будет: убийство. И убивцем, сир, будет назван Квайр.

Тот почесал затылок.

– Развращение заключается в том, что была произведена имитация реальности – с использованием мифа. Пал бы Альбион столь быстро, будь его основания крепки?

– Вы не отрицаете?..

– Я отрицаю все, милорд.

– Что с Алис Вьюрк? – Лорд Кровий ослабел. – Вы не станете посредничать? Не выберете одного из нас?

– Я не бог, – сказал Квайр. – Я даже не король. Я Квайр. Свою проблему вы должны уладить самостоятельно. – Он продолжил путь, оставляя Рэнслея и Хлебороба наедине, совещаться втихомолку.

Сир Орландо Хоз беседовал о политике с Алис Вьюрк, а та, будучи опытной льстицей, перефразировала слова собеседника и подавала их в ответ как собственное мнение.

– Я виню Монфалькона. Он вцепился в свои убеждения мертвой хваткой. Полагал, будто единственный способ не развалить Империю – выставить Глориану богиней и, дабы гарантировать ее веру в сию сказку, держать ее в беспорочном неведении относительно всего, что он делал, дабы сохранить легенду. Он вцепился в сию легенду подобно безумцу. К слову, я считаю, что он – жертва Квайра настолько же, насколько считает жертвами Квайра остальных. Я собираю доказательства, даже теперь, но не так открыто, как Монфалькон.

– Итак, вы думаете, капитан Квайр – злодей, положивший глаз на трон?

– У меня нет особенной неприязни к Квайру. Из него вышел бы отменный король. Не расходись его мотивы с моими, я бы его стерпел. Однако ткань Альбиона гниет на наших глазах. Невозможно позволить сотканному Монфальконом чарующему гобелену разом упасть и явить доселе скрытую им реальность – ее не примут ни дворяне, ни простолюдины. Занавесь должно приподнимать дюйм за дюймом долгие годы.

– В гобелене уже наличествуют дыры. Вот почему столь многие нобили берут сторону Жакоттов. Они видят под парчой тлен – или думают, что видят.

– Подлинного тлена здесь нет. Всего лишь эйфория осиротевшей женщины, и она минует. Но Квайр позволил обнажиться крайностям. Кто-то зрит всю целокупность – скромное развлечение вроде нынешнего – и считает, что она явно знаменует больший, невидимый ужас. Романтика понукает воображение и заставляет его расти – но, если воображение применяется не к тем обстоятельствам, ища более уродства, чем красоты, страшная сила спускается со своры.

– Вы разделяете антипатию капитана Квайра к Романтике?

– Антипатию – разделяю. Но не отвращение, Алис. И худшее, наиболее разрушительное из всех его видов есть отвращение, питаемое Квайром к себе. Именно оно связывает его столь прочно, хотя оба в сем не признаются, с Королевой.

– Вы думаете, он любит Королеву по-настоящему?

– Если Квайр способен любить хоть что-то.

– Вы говорили про Убаша-хана и планируемую вами экспедицию – по следам Монфалькона внутрь стен.

– Вестимо. Кот, считает Убаша-хан, может привести нас к графине Скайской. Надежда призрачна – однако мы отправимся тайно, с полусотней татар, во всеоружии. Они с легкостью разобьют сброд, я уверен. Лучше них воителей не найти. Убаша-хан, видите ли, любит графиню. Он полагает ее жертвой заговора – Монфальконова либо Квайрова – и найдет ее, даже если придется отыскать ее труп.

– Вы двое вычерпали колодезь, верно?

– Вестимо, и обнаружили только бродягу, вероятно обитателя стен.

– Когда вы отправляетесь?

– Очень скоро.

– Известите Монфалькона?

– Нет. Он обязательно выдаст нас – неумышленно. Он потерял контроль над всеми чувствами. Он не владеет собой уже какое-то время, иначе заметил бы работу Квайра давно, еще после убийства леди Мэри. Он говорит теперь о разрушении как единственном лекарстве от наших недугов.