Глориана, или Королева, не вкусившая радостей плоти

– Ты настолько мне не доверяешь, что одна туманная записка может сделать из меня твоего врага?

– Я не знаю. Есть много такого, о чем я отказалась размышлять. Я знаю тебя, Квайр, потому что люблю тебя. Но слов, чтобы выразить сие знание, у меня нет. Я в замешательстве.

– Иди в постель. Дозволь мне изгнать замешательство.

– Нет. Я стану вести дебаты с самой собой.

Он осознал, что утро принесет весть о смерти лорда Кровия и бегстве сира Амадиса. Видимо, он перехитрил себя, ибо ранее был обвинен еще и в причинении вреда сиру Вивиану. Он возлежал на их кровати, предавшись размышлениям. Следует рассмотреть безотлагательные планы. Следует вернуть Глориану на два или три дня, после коих его великий замысел расцветет во всем великолепии. Следует воззвать к ней в том или ином ключе. Следует притвориться согласным. И он ждал в молчании, надеясь, что она ощутит потребность его заполнить. Он знал ее природу.

И наконец она печально молвила:

– Я недостойна моего народа. Мне не хватает ума. Я превратила в чудовищного безумца мудрейшего моего советника.

Он длил молчание.

– Я предала свой Долг. Я позволила друзьям гибнуть, страдать, пока те, кто мне не друг, благоденствовали. Я бесславна, и мои подданные восстают против меня, ибо я предаю их веру, теряя собственную. В своей боли и своем страхе я искала помощи Эрота – однако Эрот вознаграждает только тех, кто несет ему целомудрие и добрую волю. Я была глупа.

Он выкарабкался из постели, являя величайшее нетерпение:

– Жалость к себе, не более.

– Что?

– Ты продолжаешь винить себя в злочинствах и слабостях других. Следуя сим курсом, ты и не сподобишься испытать свою силу. Ты выступала дуэтом с Монфальконом – ныне ты утверждаешь, что на тебя влияю я. Ты должна размышлять о собственных решениях и принимать их. Посему я ухожу, как ты того желаешь.

Она запнулась:

– Прости меня. Я изнеможена.

– Ты страшишься как бы то ни было карать свои врагов, полагая, что воздаяние разоблачит в тебе отцовскую жестокость. Ты не жестока – однако правосудие обязано быть тверже. Ты была всего только отражением нужд своего народа. Теперь ты должна навязывать свою волю и выказывать силу. Только так можно прекратить все сие сумасшествие.

Она свела массивные, красивые брови вместе.

– Ты пострадаешь сильнее прочих от любого воздаяния, – напомнила она ему.

– Серьезно? Так суди меня судом. Выбери любых присяжных. Или вынеси приговор сама.

Он вновь довел ее до слез; он бил в ее обычное чувство вины; он предлагал ей сбежать через истерику. Она сего не желала. Взамен она обрела достоинство. Она восстала, огромная и сострадательная, и прижала его, к его изумлению, к своей груди.

– Ах, Квайр, Квайр.

– Тебе нужно отдохнуть. Денек-другой. – Его голос был приглушен. – Затем принимай любые решения

– Не давай мне советов, дорогой. Не пытайся еще сильнее преуменьшить мои устремления. Ты научил меня не тревожиться о моем злосчастии. Однако сие злосчастие и составляло мою любовь к Альбиону. Я рискну вновь испытать боль, дабы еще послужить Державе.

– Сие весомо…

– Я решу в продолжение наступающей недели, что я должна делать.

Он ощущал, что план его сорван, хотя и видел успех.

Он сдался на милость ее внушающей трепет доброты.

* * *

Наутро пришли новость о Рэнслее и известие о том, что сир Вивиан скончался после падения. Королева, чей настрой был нов и сбивал с толку, приняла обе смерти со своего рода стойким смятением и велела послать за Томом Ффинном. Она намеревалась обсудить проблему исчезновения из дворца Хлебороба, хотя всем уже было ведомо, что тот ускакал на юго-восток по Дуврскому тракту и почти определенно подался к родичам.

Квайра Глориана не отвергала, но более с ним не советовалась. Она по-прежнему выказывала ему любящую отрешенность матери в отношении прелестного, но трудного дитяти. И она разрешила ему отправиться с нею, когда, облачившись в инкрустированное одеяние, надев корону и взяв державу и скипетр, вернулась в Палату Аудиенций, кою почти забросила. Шагая по Приемным Палатам, она приветствовала изумленных просителей, кои давным-давно оставили всякую надежду на заветную встречу. Она держалась сдержанно; она держалась дружелюбно. Ее человечность почти исчезла, она была немногим более формы: монархиня. Квайр шагал следом, кивал и кланялся тем, кого знал, лучась уверенностью, что в кои-то веки была не совсем с ним, в попытке произвести впечатление, будто он наконец уломал Королеву исполнить свой долг.

Она водворилась на трон, и капитан уселся на кресло у подножия постамента: кресло графини Скайской. Был призван, но не явился незамедлительно лорд Монфалькон.

Лорд Шаарьяр стал первым иноземным посланником, коего она приняла. Он не сводил глаз с Квайра, не смея вопрошать даже взглядом. Он был высок и самодостаточен, в шелках, и стали, и золоте.