Глотка

Друзья копошились вокруг меня, как члены семьи, – впрочем, они и были моей семьей, в разные времена и периоды мой жизни, все вместе или по отдельности, на два-три дня и больше. Постепенно поняв, что я нуждаюсь в этом, они стали чаще оставлять меня одного.

Пользуясь одним пальцем, повернутым под непривычным углом к клавиатуре, я стал перепечатывать на компьютере то, что написал в доме Джона Рэнсома. То, что в обычном состоянии заняло бы у меня неделю, теперь растянулось на две. Крючья и гвозди в моей спине горели и зудели, переворачиваясь, каждые полчаса мне приходилось вставать и прислоняться спиной к стене, чтобы они снова встали на места. Доктор давал мне огромное количество таблеток, содержавших кодеин, но вскоре, обнаружив, что он действует на меня расслабляюще, к тому же от него болит голова, я перестал его пить. Я попечатал еще пару дней, стараясь не обращать внимания на ноющую боль в спине и на чувство усиливающегося беспорядка.

Прибыло по почте полотно Байрона Дориана, а еще через пять дней – Вюллард Эйприл Рэнсом. Человек, осуществлявший доставку, даже повесил картину на стену: оказывается, это было частью услуг. Я поместил обе картины на пустой стене перед письменным столом, за которым работал, чтобы они все время были перед глазами.

Позвонил Том Пасмор, сказал, что он «по-прежнему валяет дурака». Интересно, что значило в понимании Тома Пасмора «валять дурака»? Потом позвонил Джон Рэнсом и сообщил, что нашел для Алана место в Голден-мэнор, доме для престарелых с видом на озеро почти из всех окон.

– Это место выглядит как отель «люкс» и стоит целое состояние, – сказал Джон. – Но старик может себе это позволить. Надеюсь, что и я смогу позволить себе что-нибудь в этом роде, когда доживу до его возраста.

– Как его дела? – спросил я.

– Физически состояние значительно улучшилось. Он встает, ходит, не кажется больше таким усохшим и хорошо ест – в прямом и переносном смысле, потому что пища там, в этой богадельне, как в лучших ресторанах.

– А что с головой?

– Когда как. Иногда напоминает прежнего Алана, иногда просто отключается и разговаривает сам с собой. Но это случается все реже и реже. – Джон спросил, получил ли я картину, и я еще раз поблагодарил его за подарок.

– Знаешь, мне стоило тысячу баксов упаковать и переслать ее.

Как-то в восемь вечера мне позвонил из Франции Гленрой Брейкстоун – у него было в это время три часа утра – и заявил, что хочет поговорить со мной об Айке Квебеке. Он говорил об Айке Квебеке сорок минут, а потом сообщил:

– Ты теперь в моем списке, Тим. Я буду тебе позванивать.

– Надеюсь, что так, – я говорил чистую правду.

На следующее утро я закончил перепечатывать все, что написал в Миллхейвене. Чтобы отметить это событие, я лег в постель и проспал примерно час – с момента своего возвращения я почти не мог спать по ночам. Потом я спустился вниз и съел ленч в «Сайгоне», а когда снова вернулся наверх, начал описывать новые сцены и сочинять новые диалоги. И вот тут-то начались настоящие неприятности.

2

Существенной частью этих неприятностей была бессонница. Так же, как пальцы моей левой руки потеряли каким-то мистическим образом способность печатать, тело, видимо, потеряло способность спать. В первые ночи по возвращении в Нью-Йорк я просыпался часа в четыре утра и лежал несколько часов в постели с закрытыми глазами в ожидании рассвета. Чтобы компенсировать недостаток сна, я ложился на часок вздремнуть после ленча. А потом я стал просыпаться в три. Пытался читать, чтобы уснуть, но получалось, что читаю до самого утра. К концу первой недели дома я ложился часов в одиннадцать и просыпался в два. А еще через четыре-пять дней я вообще перестал засыпать. Я раздевался, чистил зубы, ложился в постель, но тут же начинал чувствовать себя так, словно только что выпил двойной эспрессо.

И дело было вовсе не в болях в спине и плече. Конечно, эти ноющие боли раздражали, доставляли неудобства, но проблема была не в них. Мое тело просто забыло, как спать по ночам. Я обратился к доктору, который прописал мне снотворное. Две ночи я принимал его, прежде чем лечь спать, а потом, выныривал из забытья в шесть утра, абсолютно не помня, что было до того, как я проглотил таблетки. Вместо сна меня посещала амнезия. Я выбросил таблетки и стал спать по два часа днем, надеясь, что все пройдет как-нибудь само собой. К тому времени, когда я приступил к написанию нового материала, я вообще перестал ложиться в постель – в полночь принимал душ, переодевался в чистую одежду и потом до утра поочередно работал, читал или ходил по квартире. Иногда я выключал свет и писал в темноте, принимал много аспирина и витамина С. Иногда шел в кухню и смотрел на сюрреалистические здания, изображенные компьютером Тома. А потом возвращался к столу и терял себя среди придуманных слов.