Глотка

– Я сделаю все, что смогу, – сказал Том, направляясь к входной двери.

– Что это означает?

– Я буду связываться с вами время от времени.

Пожав плечами, Рэнсом засунул руки в карманы. Мы с ним обошли с разных сторон журнальный столик и последовали за Томом. Только сейчас я впервые взглянул на книги, валявшиеся рядом с бутылками и ведерком для льда, и с удивлением обнаружил, что, как и в доме Джона Рэнсома, все они были так или иначе связаны с Вьетнамом. Но на сей раз это были не романы – большинство лежавших на столе книг были военными отчетами, составленными ушедшими в отставку офицерами: «Пехота Соединенных Штатов во Вьетнаме», «Действия алых групп во Вьетнаме 1965-66», "История «зеленых беретов».

– Я хотел, чтобы ты знал, что я испытываю. Я обязан был попытаться, – донесся до меня голос Рэнсома.

– Я безусловно польщен, – ответил Том.

Я догнал их в тот момент, когда Рэнсом посмотрел через плечо на висевшие на стене картины.

– И если ты когда-нибудь захочешь продать какое-нибудь из этих полотен, – сказал он. – Надеюсь быть первым, кому ты дашь об этом знать.

– Хорошо, – сказал Том, открывая дверь, за которой стоял душный летний вечер, освещенный последними лучами садящегося солнца. Из-за крыш домов уже вставала луна, ветер гнал по небу несколько облаков.

– Спасибо за помощь, – сказал Джон Рэнсом, пожимая руку Тома и изображая на лице подобие благодарной улыбки.

– Кстати, – сказал Том, и Рэнсом перестал трясти его руку. – Тебе не приходило в голову, что нападение на твою жену могло быть так или иначе направлено против тебя?

– Не понимаю, что ты имеешь в виду, – Джон посмотрел на меня, словно пытаясь понять, уловил ли я суть вопроса. – Ты думаешь, что убийца мог принять Эйприл за меня?

– Нет, – Том, улыбнувшись, привалился к дверному косяку. – Конечно, нет. – Он посмотрел на противоположную сторону улицы, затем вправо, влево и наконец на небо. Снаружи, при естественном освещении кожа его выглядела как бумага, которую сначала смяли, а потом снова расправили. – Подумай, не знаешь ли ты кого-нибудь, кто мог бы попытаться навредить тебе через твою жену. Кому очень хочется ударить тебя побольнее.

– Такого человека нет, – сказал Рэнсом.

Из-за угла в конце квартала вывернул на Истерн Шор-роуд небольшой автомобиль. Он проехал несколько футов в нашем направлении и остановился. Но водитель не спешил покидать автомобиль.

– Не думаю, что убийца «Голубой розы» знает что-нибудь обо мне или об Эйприл, – сказал Рэнсом. – Этот парень работает по-другому.

– Уверен, что ты прав. Надеюсь, все обернется для тебя к лучшему, Джон. До свидания, Тим, – он помахал мне рукой и подождал, пока мы спустимся на тропинку. Потом, улыбнувшись, снова помахал и закрыл дверь. Все равно что скрылся за воротами крепости.

– О чем это он? – спросил Джон.

– Давай пообедаем где-нибудь, – предложил я.

13

Почти все время обеда Джон Рэнсом жаловался мне на Тома Пасмора. Том – один из тех гениев, которые безразличны к человеческим судьбам. Том – пьяница, который держится как святой. Сидит весь день взаперти в своем доме и хлещет водку. Даже в школе Пасмор вел себя как человек-невидимка – не играл в футбол, ни с кем не дружил. Хотя одна красивая девушка, Сара Спенс – длинные ноги, роскошное тело – так вот, выяснилось, что она была влюблена в Тома Пасмора. Всегда удивлялся, как это старине Тому удалось...

Я не поделился с Джоном своими соображениями о том, что за рулем свернувшего на Истерн Шор-роуд автомобиля сидела именно она, Сара Спенс, которую давно уже звали Сара Янгблад. Я знал, что она приезжает к Тому Пасмору и что он держит эти визиты в секрете, но этим исчерпывалась моя информация об их отношениях. Мне почему-то казалось, что они проводят большую часть времени, разговаривая друг с другом – Сара Спенс-Янгблад была единственным человеком в Миллхейвене, имевшим свободный вход в дом Пасмора, и длинными вечерами и ночами, впустив ее в свой дом, открыв бутылки и положив в ведерко белые кубики льда, я думаю, он разговаривал с ней – Сара давно уже стала человеком, в котором он нуждался больше всего, единственным человеком, в котором он вообще нуждался, потому что знала о Томе больше всех на свете.

Мы с Джоном Рэнсомом обедали в «Джимми» – небольшом уютном ресторанчике на Берлин-авеню с отделанными деревянными панелями стенами, удобными скамеечками, неярким светом и длинной стойкой бара. Если бы «Джимми» находился на Манхэттене, за столиками было бы полно народу, но мы были в Миллхейвене, и в девять часов вечера в ресторанчике было почти пусто.

Джон Рэнсом заказал каберне и стал церемонно его пробовать.

Нам принесли еду – вырезку для Джона и креветки для меня. Он забыл о Томе Пасморе и заговорил об Индии и Мине.