Глоток огня

Крайняя робость сочеталась у Тони с такой же крайней отвагой. Мужчин и маньяков она боялась, смешивая эти понятия, и легко могла шарахнуться от безобидного пьянчужки, который стоял за березой потому только, что без березы сразу упал бы. Тоне же мерещилось невесть что. При этом ей ничего не стоило перейти дорогу в трех сантиметрах от мчащейся машины, вытащить у рычащей собаки из пасти кость или встрять в экстремальную перепалку в маршрутке.

Упрямство быстро переходило у Тони в уступчивость. Поначалу она была решительно против чего бы то ни было, но потом сдавалась.

– Я не любительница по заброшкам лазить. Нет, нет и еще раз нет! – говорила она с суровостью педагога из старого советского фильма. – Но, если вы хотите, тут недалеко есть дом, из которого все просматривается!

Они шли в недостроенный дом, и Тоня поднималась по лестнице на десятый этаж, лихо петляя между ржавыми корытами с засохшим цементным раствором. Некоторое время Ул с Родионом стояли у окна, пытаясь запомнить расположение улиц абсолютно нового для них города, после чего Тоня не менее решительно заявляла:

– Я не любительница обедать в общепите, но, если вы хотите, здесь рядом имеется недорогая столовая. Там каждое третье блюдо бесплатно, если в заказе есть вчерашняя котлета.

Вечером, проводив Ула и Родиона, Тоня распрощалась с ними за сто метров от гостиницы – на случай, если они все же маньяки. Шныры – да, но мало ли у кого какие внеслужебные увлечения.

– Уезжаешь? – спросил Ул.

Тоня мелко закивала, как игрушечный слоник с головой на пружинке. Ей надо было ехать за город на последней маршрутке. Дома ее ждала мама, до того звонившая по телефону каждые десять минут и спрашивающая звенящим шепотом, слышным на другой стороне улицы: «Тоня!!! Ты жива? Тебя не убили?» – «Пока нет!» – строго отвечала Тоня. «Но ты мне звони!» – «Хорошо!»

Тоня уже уходила, когда Ул, придержав ее за локоть, негромко спросил:

– Вопрос можно? Весь день сегодня на языке вертелось. Сколько баллончиков ты на нее извела?

– На пчелу? – сразу поняла Тоня.

– На пчелу.

– Пять… В магазин все время бегала.

Ул, кивнув, утешающе похлопал ее по плечу:

– Ну, по барабаниусу! Все будет хорошо!

– Разумеется, будет! – сурово ответила Тоня и снова стала отвечать волнующейся маме, задающей все те же нехитрые вопросы.

Закончив возню с носками, Ул умело подремонтировал шилом и леской отпоровшийся рукав шныровской куртки и лег спать. Заснул он мгновенно. Во сне смешно всхрапывал и говорил кому-то: «Низзя! Сгинь! Это не тебе!» Скорее всего, воспитывал Азу.

Родиону не спалось. Круглая, повисшая прямо над башней ведьмарей луна тревожила его. Дважды он вставал и задергивал шторы, но луна светила и сквозь них. Родион ворочался, пытался накрывать голову подушкой, отворачивался к стене. Ничего не помогало. Хитрая луна все равно давила.

Родион вскочил, сорвал штору. По стеклу, прямо напротив луны, ползала пчела. Он не выдержал и прицелился в нее из шнеппера, одновременно прицелившись и в луну.

– Почему ты еще жива? Сдохла бы ты наконец! – сказал он в сердцах, и непонятно было, сказал он это пчеле или луне.

Пчела покрутилась на лунном диске, медно отливая брюшком, и доверчиво перелетела на шнеппер. Родион сердито сдул ее, сунул шнеппер в сумку и, не будя Ула, стал собираться. Открыл холодильник, достал два ледовика и осторожно переложил их в пакет, чтобы взять с собой.

«Ничего, сегодня холодно. Растаять не успеют», – прикинул он. Обуваясь в темноте, ушиб пальцы об одну из охранных закладок, которые им предстояло заложить на рассвете. Поморщился. Присел, ощупывая пальцы, и зачем-то выругал берсерков, будто именно они были виноваты в том, что он не смотрит себе под ноги.

Если бы удалось заложить закладки рядом с башней ведьмарей! Внешне легкая, задача на самом деле таковой не являлась. Спрятать охранную закладку так, чтобы берсерки не смогли от нее быстро избавиться, – непросто. Идеальный вариант – замуровать закладку в фундамент, но это получается редко. Гораздо чаще приходится импровизировать и что-то изобретать.

Спотыкаясь в тесном коридоре, Родион вышел из номера. Лифт вызывать не стал, спустился по лестнице. Толкнул дверь. Вышел на улицу. Было холодно. Возле гостиницы темными кучами лежал снег. На единственной абсолютно чистой машине помадой было написано «Не хвастайся!». На остальных, грязных машинах надписей не было.

Вскинув лицо вверх, Родион посмотрел на сизое небо, и на него ножом гильотины свалилась безнадежность. В глазах зажглась волчья тоска. Захотелось вытащить саперку, выстрелить в самого себя пнуфом и отправиться в Арктику, чтобы крошить там берсерков и пасть в неравном бою.

Скверно, очень скверно было Родиону все эти последние недели. ШНыр казался ему тесным как тюрьма, а предстоящая жизнь длинной, серой, бесконечной. Надоевшее Подмосковье, невзрачный забор, мокрый парк, знакомый до последнего дерева, блочный дом с отслоившейся, покрытой пятнами грибка штукатуркой, нахохленные галки на проводах – все это казалось Родиону невыносимым.