Глоток перед битвой

Энджи бросила на меня быстрый взгляд, и я кивнул. Она тут же исчезла за кучами, а я стал наблюдать за реакцией Сосии и Юджина. Мы знали, что наверху никого нет — Мосли-стрит была пуста, когда мы шли по ней. Не было никого и на крыше станции подземки — она хорошо просматривалась, когда мы спускались по откосу.

— Мы пришли вдвоем. Здесь только мы с Юджином, больше никого.

Особых причин не верить ему у меня не было. Три дня бандитской войны состарили Сосию больше, чем четыре года президентства состарили Картера. Волосы грязные и нечесаные. Одежда болтается как на вешалке. На белой рубашке тончайшего полотна — пятна соуса. Глаза красные. Глаза одурманенного крэком наркомана — лихорадочно блестящие, прячущиеся от солнечного света. Исхудавшие пальцы дрожали, он был неестественно бледен, как будто похоронных дел мастера уже успели наложить на него свой грим. Он жил в долг у Времени и знал, что час расплаты уже не за горами.

Я смотрел на Сосию недолго, какую-то долю секунды, и мне вдруг стало его жалко. Но тут я вспомнил фотографии, лежащие у меня в кармане, вспомнил того худенького мальчика, уничтоженного им, но восставшего из пепла — воскресшего в образе стального робота с глазами и речью прежнего мальчика, однако лишенного души, которая осталась в номере мотеля, запутавшись в грязных простынях. Я услышал голос Сосии на пленке, и в ушах моих возник хлюпающий звук выдираемого глаза. Я увидел его жену, падающую под градом пуль тихим летним утром, увидел ее глаза, в которых застыла извечная покорность судьбе. Я подумал о целой армии таких вот Юджинов, готовых умереть за Сосию, вдыхающих полученное от него зелье и выдыхающих свои души. Я смотрел на этого подонка, и мне было не важно, черный он или белый, — я просто ненавидел его. Я ненавидел мир, в котором родятся такие ублюдки, какого бы цвета кожи они ни были.

Он кивнул в сторону Юджина:

— Ну, Кензи, как тебе мой телохранитель? Видишь, что уже в ход идет?

Я посмотрел на мальчика. Можно только догадываться, что он испытал, услышав столь лестную характеристику, — глаз за очками было не видно.

— Свинья ты поганая, Сосия, вот кто, — сказал я.

— Да-да-да. — И он полез в карман, но я тут же приставил ему к горлу пистолет.

Он посмотрел на глушитель, упиравшийся прямо в кадык.

— За дурака меня держишь? — Он вынул из кармана трубочку. — Просто хочу мозги немного прочистить. — Я сделал шаг назад, и он достал из другого кармана плотно скатанный шарик гашиша и положил его в трубку. Он раскурил ее и, закрыв глаза, глубоко затянулся. Каким-то квакающим голосом он спросил: — Ты принес, что я просил? — Он поднял веки; белки метались в глазницах, как строки в испорченном телевизоре.

Энджи подошла к нам, и мы пристально смотрели на него.

Сосия с шумом выдохнул дым, улыбнулся и передал трубку Юджину.

— А-а-а! Вот вы куда смотрите! Задроченные воспитателями белые детишки испугались черного демона? — Он хохотнул.

— Не льсти себе, Сосия, — сказала Энджи. — Ты не демон. Ты гадюка. Ты даже не черный.

— Детка моя, тогда кто же я такой?

— Обман зрения, — сказала она и стряхнула пепел ему на грудь.

Он пожал плечами и смахнул пепел с пиджака.

Юджин сосал трубку, как древний воин, прячущийся в воде и дышащий через тростинку. Накурившись, он вернул ее Сосии и откинул голову.

Сосия хлопнул меня по плечу:

— Ладно, кончаем базар. Давай сюда то, за чем я пришел. Спасем свои жизни от этой бешеной собаки.

— Бешеной собаки? Сосия, да ты сам сделал его таким! Ты раздел его догола, содрал с него все. К десяти годам у него, кроме ненависти, ничего уже не оставалось.

Юджин, все так же топтался на месте, поглядывая на Сосию.

Сосия запыхтел трубочкой, затянулся и медленно выпустил дым.

— Да что ты понимаешь в жизни, милый белый мальчик? Что ты вообще понимаешь? А? Семь лет назад эта сука отобрала у меня сына и принялась рассказывать ему про Иисуса Христа и вдалбливать, что если будешь вести себя как белый, то и заживешь как белый. Да он с рождения был обречен! Кто он? Маленький негр — шпана из гетто. Она расстаралась на славу — судья запретил мне встречаться с сыном. Мне, его родному отцу! Меня не подпускали к моему мальчику, чтобы никто не мешал ей забивать ему голову всякой мурой типа Американской Мечты. А для негра Американская Мечта — это койка у окна в тюремной камере. В этом мире черный, если он не поет и не танцует, не гоняет мяч вам на потеху, — ничто. — Он опять затянулся. — Лишь когда вы сидите в концертном зале или на стадионе, вы смотрите на негра без отвращения. А Дженна, сука, вдалбливала моему сыну всю эту ахинею в духе дяди Тома, все нашептывала, что надо молиться, не грешить и Бог тебе воздаст по заслугам. Хрена с два он тебе воздаст. В этом мире человек делает то, на что способен, и не хрена выдрючиваться. Что бы ни пели попы, там наверху нет никаких бухгалтеров и балансов не подбивают. — Он выколотил трубку о бедро, вытряхнул пепел и обгоревшие комочки табака. От прилива крови лицо его совсем потемнело. — Ладно, Кензи. Давай сюда, что принес, и Роланд оставит тебя в покое. Да и меня тоже.