Глоток Шираза

– Ничего, Лизуся, шансом на эпос воспользуется бесполая старость. Или ты все еще собираешься дописать роман за Музиля?

– Нет, теперь за Кафку. «Замок» перспективней.

– По-моему, его уже дописала одна персона, женского пола, кстати.

– Кто?

– История, моя дорогая.

У метро «Молодежная» они садятся в автобус. Лиза занимает их любимое «тепленькое местечко» над полукружьем колеса, пропускает Соню к окну.

– Почему бы тебе не воспользоваться предложением Стива? – Соня кладет голову на Лизино плечо. – Вот бы мы зажили!

Кто бы тогда ездил к профессору? Нет, это, конечно, не аргумент. Везде найдется кто-то, кому ты можешь пригодиться. Лучше не думать об этом, когда Соня рядом, не справлять тризну преждевременно. Завещание, написанное дважды, – признак графомании.

– Знаешь, в чем разница между графоманом и неграфоманом? Тот, кто пишет по четыре письма на дню любимой девушке, – настоящий писатель, а тот, кто пишет любимой девушке письма под копирку и вторые экземпляры отдает на хранение товарищу, – графоман.

– Надеюсь, ты не будешь писать мне письма под копирку?^*

^* Такое ощущение, будто это мы с Таней разговариваем… Похоже по тону. Вот хоть прибей меня к столбу гвоздями, не могу вспомнить, когда я ее в последний раз видела. Растворилась в одночасье, и как не было. А потом раз – и молотком по голове! С того света, можно сказать. Это – для красного словца. Тот свет для меня не существует.

Зато на этом свете Елизавета Годунова останется молодой и красивой.

Благодаря Тане. Надеюсь, мои пациенты романов не сочиняют. Озабоченным здоровьем творческий угар не по плечу. Да и что бы я делала в их романах? Массаж контуженому бомбардировщику? Ха! Print on demand, как ты думаешь, мне удастся хоть частично покрыть расходы на болтовню или пора заткнуться?

Тяжелобольное сердце дало жизнь этой постройке

Кардиоцентр приземлен, от главного корпуса ответвляются многочисленные сосуды.^*

^* Ради спортивного интереса нагуглила кардиоцентр Чазова. Не соответствует описанию. Скорее всего, Таня там не бывала. Но это, конечно, придирки. Хотя лажа в мелочах приводит к недоверию в целом. Почему так хочется придираться? Зависть? Но уж точно не к Таниным литературным способностям. К себе той. Кстати, Таня точно заметила одну мою особенность. Я никогда ни с кем не говорила о чувствах. Прикрывалась цитатами из книг. Почему? А теперь вот разболталась. Ни к селу ни к городу.

– А не подскажете, где девятый корпус? – спрашивает Лиза дежурную.

– В девятом корпусе у нас белые мыши и подопытные кролики. Может, девятое отделение? Тогда вдоль стены по стрелке.

Стрелка приводит в роскошный вестибюль с черными широченными креслами и цветочными горшками.

– Не желаете сдать верхнюю одежду? – вежливо предлагает гардеробщица.

– Можно не сдавать? – спрашивает Соня.

– Можно не сдавать, – отвечает гардеробщица, – проходите.

Бесконечные стеклянные двери, входы и выходы, и, конечно, где вход – закрыто, где выход – открыто.

– Что-то грандиозное, – говорит Соня. – Где мы?

– В больнице.

– Не может быть! Никакого запаха…

– Такие нынче больницы. Запоминай. А то будешь там клеветать про больных в коридорах.

– Тут не лежат в коридорах?

– По-моему, тут и больных нет, по крайней мере я еще ни одного не видела. Нет, одного вижу… Илья Львович! Шикарная пижама, черная в желтую крапинку, в руке пустой стакан с ложкой.

– Я догадалась, что мы идем к нему… Спасибо.

– Лопни мои глаза – Лиза! – Профессор целует ей руки.

– А это моя любимая Соня…

Хорошо, что «любимая Соня» не видела, как сник профессор.

– Так… Пройдемте к лифту. Камера у меня одноместная, без подселения. В незапамятные времена в такой бы уместилось штук тридцать душ. Ваша подруга, прошу простить склероз…

– Соня.

– Хорошо. Кто вы, что вы, это не допрос, ни в коем случае…