Глоток свободы

Чего там только нет - у нас внутри! Наши головы забиты множеством вещей, не имеющих ничего общего с их расистскими бреднями. Там есть музыка и писатели. Дороги, пороги, берлоги. Шлейфы падающих звезд на квитанциях от карточки Visa, выдранные страницы и заполненные воспоминаниями счастливыми и ужасными. Песни и припевки, что вертятся на языке. Записки, хранимые «на долгую память», любимые книги, мармеладные медвежата и поцарапанные винилы. Наше детство, наши одинокие бдения, наши первые переживания и планы на будущее. Все эти часы лихорадочного ожидания под дверью и готовность помочь ближнему. Трюки Баcтера Китона[6]. Письмо Армана Робена в гестапо[7] и Овен в облаках Мишеля Лейриса[8]. Сцена, в которой Клинт Иствуд оборачивается со словами: «Oh… and don't kid yourself, Francesca…»[9], и та, где Никола Карати защищает своих измученных больных на процессе их палача[10]. Праздничные гулянья 14 июля в Виллье. Аромат айвы в погребе. Наши дедушки и бабушки, сабля господина Расина и его сверкающая кираса[11]. Наши провинциальные фантазмы и зубрежка накануне экзаменов. Плащ мамзель Жанны, когда она садится на мотоцикл позади Гастона[12]. «Пассажиры ветра» Франсуа Буржона[13] и первые строки из книги Андре Горца[14], посвященные его жене, которые Лола вчера вечером прочитала мне по телефону, после того как мы с ней битый час проклинали эту чертову любовь: «Тебе скоро исполнится восемьдесят два года. Ты стала ниже на десять сантиметров, весишь всего сорок пять кило, но по-прежнему красива, грациозна и желанна». Марчелло Мастроянни в фильме «Очи черные» и платья от Кристобаля Баленсиаги. Запах пыли и сухого лошадиного навоза по вечерам, когда мы выходили из автобуса. Лаланны в своих мастерских, разделенных садом[15]. Две памятные ночи: первая - когда мы поменяли местами таблички на улице Добродетелей, а вторая - когда запихнули селедочные потроха под террасу ресторана, где работал этот долбонавт из Poele Tefal. И памятный переезд в кузове грузового фургона, где, лежа на картонных коробках, мы прослушали, а Венсан зачитал нам вслух весь «Отчет»[16], от начала и до конца. И лицо Симона, когда он впервые в жизни услышал Бьорк, и музыка Монтеверди на автостоянке в «Макумбе»[17].

Все сделанные нами глупости, и угрызения совести, и мыльные пузыри, которые мы пускали на похоронах крестного Лолы…

Все наши неудачные любовные романы, разорванные письма, друзья, которым всегда можно позвонить. И знаменательные ночи, и эта мания всегда все переставлять и перекладывать с места на место. И тот незнакомец или незнакомка, кого мы завтра ненароком толкнем на бегу, догоняя автобус, который нас не дождется.

Все это и еще много чего другого.

Вполне достаточно, чтобы не погубить свою душу.

Вполне достаточно, чтобы не вступать в перепалки с идиотами.

Да пусть они все сдохнут!

Впрочем, они и так сдохнут.

Они сдохнут сами, без нашей помощи, пока мы будем сидеть в кино.

Вот чем утешаешь себя, вспоминая тот день, когда мы промолчали и не полезли в драку.

И нужно помнить еще одно: во всем этом - в нашем внешнем безразличии, в нашей сдержанности, а также в слабости - есть доля вины наших родителей.

Доля вины - и доля заслуги.

Потому что это они приобщили нас к музыке и книгам. Это они рассказывали нам о других вещах и заставляли смотреть на мир по-другому. С большей высоты, с большего расстояния. Но именно они забыли дать нам главное - уверенность в себе. Им казалось, что это придет само собой. Что мы вполне готовы к взрослой жизни, а их похвалы только навредят этой уверенности.

Увы, это была ошибка.

Уверенность к нам так и не пришла.

И вот результат - благородные слабаки. Безголосые перед агрессивными обывателями, которые плевать хотели на наши высокие устремления и от которых порой начинает тошнить.

Может, от переизбытка сладкого крема…

Помню, как однажды мы всей семьей приехали на пляж в окрестностях Оссгора, - а нам крайне редко случалось выбираться куда-либо всем вместе, ибо Семья, именно с большой буквы «С», никогда не была для нас таковой в полном смысле этого слова; и вдруг наш Старик (папа категорически не желал, чтобы его величали Папой, и, когда посторонние удивлялись, мы говорили, что это, мол, из-за мая шестьдесят восьмого. Такое объяснение нам страшно нравилось - «май 68-го» звучало как тайный код, это было все равно что сказать: «Он прилетел с планеты Зорг»), так вот, наш Старик вдруг оторвался от книги, поднял голову и спросил:

- Дети, вы видите этот пляж?

(Как вам нравится - назвать пляжем Серебряный берег![18])

- А известно ли вам, какое место вы занимаете во Вселенной?

(Еще бы не знать! Несчастные лишенцы, которым даже не разрешают есть мороженое на берегу!)

- Вы все, вместе взятые, не больше одной песчинки. Вот этой вот крошечной песчинки. И ничего более.

И мы ему поверили. Что ж, тем хуже для нас.

- Чем это пахнет? - с тревогой спрашивает Карина.

А я как раз обмазываю себе ноги снадобьем мадам Рашид.

- Господи, что… что это за отрава?