Глоток зеленого шартреза

Я, верно, болен: на сердце туман,
Мне скучно все, и люди, и рассказы,
Мне снятся королевские алмазы
И весь в крови широкий ятаган.

Мне чудится (и это не обман):

Мой предок был татарин косоглазый,
Свирепый гунн… я веяньем заразы,
Через века дошедшей, обуян.

Молчу, томлюсь, и отступают стены –

Вот океан, весь в клочьях белой пены,
Закатным солнцем залитый гранит.

И город с голубыми куполами,

С цветущими жасминными садами,
Мы дрались там… Ах да! я был убит.

ОДНАЖДЫ ВЕЧЕРОМ

В узких вазах томленье умирающих лилий.
Запад был медно-красный. Вечер был голубой.
О Леконте де Лиле мы с тобой говорили,
О холодном поэте мы грустили с тобой.

Мы не раз открывали шелковистые томы

И читали спокойно и шептали: не тот!
Но тогда нам сверкнули все слова, все истомы,
Как кочевницы звезды, что восходят раз в год.

Так певучи и странны, в наших душах воскресли

Рифмы древнего солнца, мир нежданно-большой
И сквозь сумрак вечерний запрокинутый в кресле
Резкий профиль креола с лебединой душой.

ОНА

Я знаю женщину: молчанье,
Усталость горькая от слов
Живет в таинственном мерцанье
Ее расширенных зрачков.

Ее душа открыта жадно

Лишь медной музыке стиха,
Пред жизнью дольней и отрадной
Высокомерна и глуха.

Неслышный и неторопливый,

Так странно плавен шаг ее,
Назвать нельзя ее красивой,
Но в ней все счастие мое.

Когда я жажду своеволий

И смел и горд – я к ней иду
Учиться мудрой сладкой боли
В ее истоме и бреду.

Она светла в часы томлений

И держит молнии в руке,
И четки сны ее, как тени
На райском огненном песке.

ЖИЗНЬ

С тусклым взором, с мертвым сердцем в море
броситься со скалы,
В час, когда, как знамя, в небе дымно-розовая заря,
Иль в темнице стать свободным, как свободны одни
орлы,
Иль найти покой нежданный в дымной хижине дикаря!

Да я понял. Символ жизни – не поэт, что творит слова,

И не воин с твердым сердцем, не работник, ведущий
плуг, –
С иронической усмешкой царь-ребенок на шкуре льва,
Забывающий игрушки между белых усталых рук.

ИЗ ЛОГОВА ЗМИЕВА

Из логова змиева,
Из города Киева,
Я взял не жену, а колдунью.
А думал – забавницу,
Гадал – своенравницу,
Веселую птицу-певунью.

Покликаешь – морщится,

Обнимешь – топорщится,
А выйдет луна – затомится,
И смотрит, и стонет,
Как будто хоронит
Кого-то, – и хочет топиться.

Твержу ей: крещеному,

С тобой по-мудреному
Возиться теперь мне не в пору;
Снеси-ка истому ты
В днепровские омуты,
На грешную Лысую гору.

Молчит – только ежится,

И все ей не можется,
Мне жалко ее, виноватую,
Как птицу подбитую,
Березу подрытую
Над очастью, Богом заклятою.

II

ПОСВЯЩАЕТСЯ АННЕ АХМАТОВОЙ

Я ВЕРИЛ, Я ДУМАЛ…

Сергею Маковскому