Глубина

Ему страшно хотелось закурить. И еще – выпить. Причем выпить именно водки, и много, чтобы исчезло из памяти движущееся в смертельном ритме зеленое насекомое. Образ становился навязчивым, но было от чего – Ленка не говорила с ним, она вещала! И была в этой декламации агрессия, презрение к собеседнику, и не только к нему, а и ко всему окружающему миру тоже. Пименов вдруг осознал, что Ленка, в общем-то, здесь и не при чем. Она от природы лишена способности любить – за что ж винить человека, который калека от рождения?

«Или, – поправил сам себя Леха, – это умение у нее забрали. Ну, может же быть, что человек разучился верить и любить? Может же такое случиться? Жизнь часто делает из обычных людей моральных уродов…»

Он запнулся на мгновение, но все же додумал мысль до конца.

«Вроде меня, например».

– А так, Пима, – продолжала Изотова. – Тебе будет, что вспомнить. Вот, прикинь, сидишь ты, весь такой старый, седой пердун с дрожащими руками, вспоминаешь, как трахал меня на корме твоего корыта, и думаешь: «А все-таки я ее поимел!» И так тебе хорошо делается – просто зашибись! Знаешь, нет ничего хуже для мужика, чем неиспользованный шанс.

Она снова засмеялась.

– Но вот если бы ты меня не трахнул – помнил бы вечно. До самой смерти. Я б тебе и в восемьдесят бы снилась!

В голосе ее неожиданно прозвучала мечтательность.

– До восьмидесяти я не доживу, – возразил Пименов.

– А может и доживешь, – не согласилась Ленка. – Не тебе решать. Сколько отмерили – все твое. А каждому – свое. И этому кастрату, и муженьку моему, и двум этим сучонкам-собачонкам…

– И тебе, – добавил Губатый.

– И мне, – согласилась Изотова. – Так что, если что случится со мной, значит ниточка кончилась.

– Я надеюсь, что ничего не случится, – сказал Пименов, сам не веря, что говорит такую глупость. – Если повезет – за выходные все достанем. Не повезет – провозимся чуть дольше.

– Ага, – произнесла Ленка весело. – Точно, Пима! И достанем, и поделим и пропивать начнем… Не пойму я, Леша, как ты дожил до такого преклонного возраста таким вот нормальным человеком. Аж жуть берет! Ведь четко шел на заслуженного «синяка». Настоящего такого дворового алкаша, которого все знают с детства. И каждая приподъезная бабулька с наслаждением рассказывает всю его славную биографию от первого шага, до первой бутылки «бормотухи». Ты ж уже «на дурке» должен был бы прописаться – ан нет! И хату родительскую не пробухал, и делом обзавелся. Хоть и говно дело, а ведь твое собственное.

– Ну, почему говно? – обиделся Губатый.

– Да потому, – отрезала Изотова, – что никогда ты с этого, Пименов, не станешь по-настоящему богат! Ни-ког-да! Будешь тянуться из года в год, найдешь себе такую же бескрылую как ты, женишься и так, от сезона в сезон, будешь тащить свой бизнес, как улитка домик – на горбу. Или ты думаешь, что станешь владельцем туристического флота?

– Ты намекаешь на то, что этот жемчуг для меня шанс?

– Я не намекаю, – поправила его Ленка, раскуривая новую сигарету. – Я тебе прямо говорю: если там, на «Ноте» что-то еще есть, то это не шанс, это Великий Шанс! И для тебя, и для меня! Мой правильный прадедушка ради этого оставил вдовой мою революционную прабабушку, одну, с двумя детьми. А ведь, говорят, любил ее больше жизни. И не ради бабок он там внизу остался, а только ради нее. Вот он понимал, что удайся ему это дело – и все! Другая жизнь! Жизнь, Пима, а не существование!

– Но не выгорело…

– Да! Не выгорело! Но он пытался, по крайней мере…

– А прабабке твоей от этого легче стало?

– Моя прабабка никогда не сказала о нем ни одного кривого слова. Знаешь, Леша, мужчина, это не просто особь с яйцами и членом, который суют куда ни попадя. Мужик – это двуногое, способное на поступки! На любые – умные, глупые, безрассудные, но – поступки. И моя прабабка это понимала. Это большинство баб понимает, кто мозгами, кто интуитивно. А большинство из вас помочиться утром считает актом мужества. Вот скажи мне, на кой хрен я тебе это все говорю? Ты ведь все равно ничего не понимаешь!

– Я вот все думаю, – сказал Пименов серьезно, – а где у тебя яйца, Ленка? Ты ведь целеустремленностью своей любому мужику фору дашь.

– А ты пощупай еще раз, – Изотова подошла вплотную, прижалась к исчерканной груди Губатого и ухватив его руку за кисть, сунула ее себе между ног. Там было тепло и влажно, ладонь слегка покалывали отрастающие на подбритом лобке волоски. – Мне яйца не нужны. Зачем? У меня есть вот эта штучка и неплохие мозги. Так что – стоит мне захотеть, и у меня этих яиц будет, как в инкубаторе. В жизни не согласилась бы быть мужиком! Врать не буду – нашелся бы кто-то, рядом с кем можно было бы почувствовать себя просто бабой, была бы счастлива. Но нет таких! Нету, Пима! Повывелись. Измельчала порода.

Она отступила на полшага, высвободив его руку из плотных горячих объятий и улыбнулась – улыбка ее была хорошо видна в отблесках лунного неверного света.

Губатый покачал головой, всем своим видом выражая сомнение.