Глубинка

— Этак мы на солонцах разве только зверя кололи, когда с порохом бывало худо. А то — копьем. Понаторели, есть надо было, — с укором сказал Василий и посоветовал: — Отходи от страху, а то жила главная лопнет. А урок вчерашний доделай — лучины наколи.

Он вышел. Семен раскачал нож, выдернул из бревна. Устя обметанными тенью глазами встретилась со взглядом Семена, и он опустил прихваченную сединой голову.

С этого дня стала Устя сторониться Семена. Робко заговаривал при случае — молчала. Мучался Семен, но виду не показывал. Еще жаднее налег на работу и с каждой новой щепотью золота прибавлялось охоты добавить к паю еще несколько. Василий не вспоминал про нож, но стал еще суровее, чем прежде: давил в Семене попытки подняться. Постепенно перекочевал из тайги в зимовье топор, за ним ружье. Понял Василий, что совсем кончился прежний Семен. Так лосось-рыба, идущая на икромет, бьется из последних сил на шиверах и перекатах, а выметав икру — пустая и вялая скатывается вниз по течению.

5

Тихая подкралась осень. Семен с Василием сидели на отвалах породы, курили. Шурф старика давно выработали, рядом пробили еще несколько, но достать круто падающую в недра жилу оказалось не под силу. Заливало водой, не помогала и крепь — оползал грунт. По утрам от первых оснежей хрупали под ногами корочки палых листьев, отгорланили в небе последние гусиные косяки. Подступила зима.

— Вдвоем не взять больше! — Василий отщелкнул окурок. — В Витим надо живой ногой обернуться, людишек поднанять. Артелью будет куда сподручнее.

— Артелью? — Семен покрутил головой. — А как же расшивы твои, дело в Иркутске-городе как же? Ведь золотишко придется делить на артель, на всюё!

— Ха!.. Я хозяин, я и плачу. А плачу, как плачу — скупо. — Василий сковырнул с ичига ком грязи. — Дело тут можно заварить нешуточное, прииск открыть. Людишек что мошки будет. Налетай — кормлю!.. Зимой, как плывуны подморозит, копаться начнем. Теперь — шабаш. — Василий поднялся. — Айда в зимовье, дотолкуемся. Ночь теперь длинна.

Семен встал, и они след в след зашагали вниз от участка.

— Значит, кто-то из нас за людишками да харчами для них податься должон, — налегая локтями на стол, заговорил Василий, поочередно переводя взгляд с Усти на Семена. — Ее не пошлешь — баба, тебе нельзя тоже. Стало быть, мне двигать.

— А что мне нельзя? — весело спросил Семен. — Не до Киева, чай, доберусь ходом.

Василий откачнулся к стене, прогудел удивленно:

— Но дурно-ой!.. В селе тебя мигом стреножат, а то и удавку на шею накинут, кумекаешь?

— Ты это о чем? — забеспокоился Семен.

— О том, — в улыбке расплылось лицо Василия, — что с вольной в кармане с каторги не бегут, по тайге не хоронятся.

Семен дернулся, вскочил на ноги. Табуретка со стуком покатилась к порогу.

— Ты зачем это врешь?! — недобрый огонь забродил в глазах Семена. — Ты откудова взял, что я беглый?!

— Не хайлай, — хмуро предостерег Василий. — Живи, старайся, чем тебе здесь не воля?

— Мужики-и, сдурели? Свару в тайге заводите! — сунулась к ним Устя, но Василий жестом осадил ее.

— Слышал, Сенька? Верно баба говорят — тайга вокруг, глухомань… В село пойду я. Утром и двину.

— Ага, — Семен сцепил зубы. — Валяй, я тоже ударюсь следом.

— Боишься, артель-то приведу, да не туё? Жандармскую? — Василий махнул рукой. — Брось. Тайга — государства вольная, тут своя правда, тут не выдают.

— Крутишь! — выкрикнул Семен. — Глаза отводишь. Чужими руками отделаться замыслил, своих марать боишься — богу молишься!

— Тю-ю, дурень, — снова отмахнулся Василий. — Говорю — сядь, обмозгуем, дело обчее. Чего кажилишься?

— Неча мозговать. Давай мне мою долю, и весь сказ! — не унимался Семен. — Вольный я казак? Вольный!

— Матерь божья, заступница, — меленько закрестилась в темном углу напуганная Устя.

— Вольный, — жамкая ручищей бороду, согласился Василий, — а все ж дурак… Устя, давай ужин на стол. Я скоро.

Василий натянул армяк, вышел. Устя, как и Семен, прислушалась к удаляющимся шагам, спросила из темноты:

— Уходишь, Семен, решился? — Вышла из угла, прижала к груди руки. — А я-то думала, сломался ты… Уйдешь, а я как же?

— А? — бессмысленно глядя на нее, переспросил Семен.

— Со мной-то что станет?

— Уйдем. Вместе. Ночью, как заснет.

— Бог тебя наградит, Сеня! — обрадовалась Устя. — Бог, Сеня…

— Тихо ты! — Семен ударил кулаком по колену. — Ужин давай, чтоб все складно было, как наказал. — Хитрый, черт.

Пока Устя собирала ужин, вернулся Василий. Сдвинув в сторону чашки, поставил на стол берестяной туесок, сказал:

— Все тут, без утайки. — Он высыпал содержимое туеска, и все трое молча уставились на грудку золота песком и самородками, блекло отсвечивающую на щербатом столе.

— Вот твое, — Василий ладонью отгреб ровно половину, пододвинул Семену. — Небось не в обиде? Бери и поутру мотай на все четыре. Теперь же ночь, прогонять не стану.

Блеснами заиграли глаза Семена.

— Эх-эх ты, сколь! — Обрадовался он и испугался. — Многовато одному-то. Отбавь. Двое вас.

— А я на двоих тебе и отсыпаю, — округляя ноздри, усмехнулся Василий. — Радуй душу. Я себе добуду.