Глубокая разведка

— А если мы сейчас пойдем к хассам?

— Пойду с вами.

— Не боишься?

— Нет. Что они мне сделают?

Мы переглядываемся. Ситуация, непонятная пять минут назад, становится еще более непонятной. Только что хассы перебили половину поселка, уничтожили его семью, и вдруг он заявляет, что они ему ничего не сделают! Я осторожно спрашиваю:

— А ты знаешь, где живут хассы?

— Знаю. В городе.

— Далеко?

— Не очень. Полсотни кахов.

Я прикидываю. Развалины отсюда были в шести кахах. За день доберемся.

— Ты бывал в этом городе?

— Нет. Но дорогу знаю.

— А почему ты решил, что мы куда-то пойдем?

— Вам здесь тоже нечего делать. Вы ведь не леи. Это я сначала ошибся, когда принял вас за леев. Вы думаете, хассы вас не видели, когда вы лежали в кустах? Хассы все видели, но вас не тронули. И глаза у вас другие. Значит, вы не леи, вы — люди.

Вот это да! Выходит, кроме леев и хассов, здесь еще и какие-то люди живут? Я пытаюсь расспросить подробнее:

— А люди где живут?

— Тоже в городе.

— Вместе с хассами?

— Нет. Хассы живут под землей, а люди — наверху. Хассы им служат.

Интересно было бы добраться до тех людей, у которых такие ретивые слуги. Прямо-таки зондеркоманда.

— Хорошо, Вир. Мы пойдем в город на рассвете. У вас найдется место, где можно переночевать?

— Найдется. Сейчас и в землянках, и в домах много свободного места.

Вир отводит нас в поселок, где мы размещаемся в опустевшей землянке. По распоряжению Вира две женщины приносят нам пиво и жареное мясо. Приносят, низко кланяются и тут же уходят. В землянке с нами остается один Вир.

— Садись, поужинай с нами, — предлагает Лена.

— Я не могу есть вместе с людьми, — отказывается Вир.

— А если люди приказывают тебе? — вхожу я в роль.

Вир молча кланяется, наливает себе пива, отрывает кусок мяса и присаживается в сторонке. Я по каплям выжимаю из него информацию:

— А здесь у вас бывают еще люди, кроме нас?

— Нет. Сюда они присылают только хассов.

— И хассы всякий раз вытворяют здесь такое?

— Что вытворяют?

Похоже, что он не понимает, о чем идет речь. Я уточняю:

— Расстреливают, сжигают, угоняют с собой.

— Нет. Сюда они приходят редко. Только когда мы сдаем мало белмы. Но если они приходят, то всегда угоняют детей и девушек. Расстреливают они только кузнецов и рудознатцев. И сжигают тоже не всегда.

— А почему они иногда сжигают, иногда нет?

— Не знаю.

— Хорошо. А как они узнают кузнецов и рудознатцев? У них здесь есть соглядатаи?

— Нет. Они узнают их по рукам.

А ведь верно. Руки людей, которые работают с металлом, красноречиво говорят об их профессии. «Руки в порохе! Расстрелять!» Я вспоминаю, как хассы внимательно разглядывали руки мужчин, когда сортировали их направо и налево. Информации прибавилось, но до выводов пока далековато. Мы укладываемся спать. Завтра предстоит дальняя дорога.

Утром мы первым делом отрабатываем пути отхода. Мой искатель, как и вчера, ничего не показывает. Зато установка Ручкина фиксирует множественные флуктуации темпорального поля. Так что, в случае острой необходимости, мы всегда сможем покинуть эту Фазу. Вир запасается в дорогу провиантом и пивом, и мы, подкрепившись на дорогу, выступаем.

Сначала мы идем лесными тропами, но через полчаса выходим на дорогу. Дорогой этот проселок можно назвать только с большой натяжкой. Сразу видно, что по ней ездят от случая к случаю. Возле дороги, на поляне, сооружение в виде обширных многоярусных стеллажей. Вир показывает на восток, и мы направляемся туда.

Я пытаюсь узнать у Вира больше подробностей и деталей местной жизни. Но это весьма непросто. Многого он просто не знает. А о том, что знает, сведения его скудны. И рассказывает он так своеобразно, что его приходится переспрашивать, уточнять. А после этих уточнений ситуация не только не проясняется, но и, наоборот, становится еще более непонятной.

Тогда я пытаюсь подойти с другой стороны.

— Вир. А всегда так было? Я имею в виду ваши отношения с хассами. И откуда пришли эти хассы? Ведь они даже не похожи на вас.

— Нет. Так было не всегда. Раньше жили по-другому. И хассов не было.

— А когда это все началось? И как?

— Очень давно. И при моем отце, и при его отце, и при отце моего отца. Давно.

— Хорошо, ты не знаешь, когда это началось. Но ты знаешь, как это началось, и как было раньше.

Вир надолго замолкает, потом глухо и коротко говорит:

— Об этом нельзя рассказывать.

— Почему?

— За это хассы убивают.

— Но ведь ты говорил, что не боишься смерти.

— Э, Андрей! Одно дело, когда тебя застрелят или зарубят, или сожгут. А тех, кто рассказывает, как было раньше, хассы гвоздями прибивают на верхушках высоких деревьев, и они висят там, пока птицы и муравьи не очистят их кости до блеска. А перед этим они несколько дней мучаются и стонут. Я так не хочу.

— Но ведь ты знаешь, как было раньше?

— Знаю.

— Значит, тот, кто тебе это рассказал, не боялся такой смерти.

— Это был мой отец. Он погиб на охоте.

— А! Отец. А ему, наверное, рассказал его отец?

— Конечно. Кто же еще? А я бы рассказал своему сыну.

— Но сын-то твой погиб. Тогда расскажи нам. Клянусь, мы не станем прибивать тебя гвоздями к дереву и хассам ничего не скажем.